86 — Восемьдесят шесть — Глава 3. Как можешь ответить ты?

[П/П: Название главы в оригинале — строчка из стихотворения поэта Гисюмонъин-но Танго.]

Заявлялось, что последний взрыв Актеон в Санкт-Йеддере унес самое большое на сегодняшний день количество жизней.

Еще это первый случай акта с явным злым намерением. Девушка взорвалась посреди большого рождественского рынка, она не старалась уйти от людей, не предупреждала. Более того, при ней было много гвоздей. Металлические фрагменты повысили смертоносность взрыва, и она также намеренно зашла в толпу, выбрав для самоподрыва место празднования, где народу дозволялось быть счастливыми несмотря на тяжелое время.

А хуже всего было то, что правду об Актеон раскрыли общественности — незадолго до самой трагедии.

Республика. Снова эта Республика. Тайно разработала бомбы-самоубийцы. Оружие, в котором использовались «восемьдесят шесть».

ᅠ

После взрыва весь эфир снова заняли новости об Актеон, в них люди требовали выследить всех, требовали поймать и избавиться так скоро, насколько это вообще возможно. Смертники в человеческом обличье были опасны тем, что их не отличить от обычных людей, поэтому любой подозреваемый должен быть арестован на месте. Вместе с их создателями, мерзкими, порочными республиканцами.

Миэль слушал одну из таких передач по радио и хмурился, ощущая необъяснимый страх. Новости не были настолько жестокими, когда он впервые прибыл в эту страну, и радиоэфир не сочился однозначными враждой и подозрениями.

И к Актеон, и к гражданам Республики, кем и был Миэль. Они не сказать, что… ненавидели или презирали республиканцев, а скорее…

— Они боятся нас?..

ᅠ

В любой другой день штабные офицеры и капитаны батальона включают телевизор в столовой на программе новостей, чтобы быть в курсе последних событий, но сейчас Шиден и ее группа не могли вынести последние выпуски. Те состояли из обсуждений Актеон и споров о них.

— Паршивая обстановка, — прошептала Шиден про себя.

— Я такую уже раньше наблюдал, — отозвался Райден. — Кто не прав, кто виноват, кто предатель… и как надо наказать этих якобы предателей.

Да, что-то похожее происходило в их детстве в Республике, когда по новостям говорили про начало войны с Легионом.

Само собой, в то время Шиден воспринимала события попроще. Империя — зло, и то же самое повторяла ее еще живая младшая сестра. Но Райден дольше был в безопасности в Республике, так что, быть может, он видел, какие новости транслировались после. Как люди и пресса подстрекали друг друга.

— Они будто ищут… — прошептала Митихи. — Нет, они будто хотят врага… Не Легион, а кого-то более простого.

Врага, кого проще обвинить в одну калитку и растоптать — врага слабее и малочисленнее.

ᅠ

— Этого-то и боялся господин Виллем… — прошептал Йонас, когда Фипи подобрался к окну и начал пытаться открыть полузакрытые шторы.

Его черные глаза с беспокойством устремились в направлении базы снаружи квартиры, хотя видеть ее он не мог.

— Чего «этого»? — с сомнением спросила Лена.

Йонас озадаченно посмотрел на нее, но мгновение спустя кивнул.

— А, точно, вы же не можете услышать… Гражданские собрались у базы. Вроде пытаются что-то затребовать от армейского штаба, а вроде просто агитируют прохожих: «Расскажите правду. Задержите любого, кто связан с Актеон, жителями Республики, эвакуированными. Раскройте местонахождение раненых и возвращающихся солдат. Мы знаем, они инфицированы, поэтому уничтожьте их всех».

Аннет потрясенно уставилась на Йонаса. Слово «уничтожьте» в отношении людей уже было чересчур, но что более важно…

— Подождите… Вы отчетливо слышите голоса снаружи базы? Когда окно закрыто?

— Дом Деген — род, несущий в себе силы, как у Ониксов.

Превосходное боевое мастерство — уникальная способность расы Ониксов, и некоторые кланы обладали еще и особенно острыми чувствами. Семья начальника штаба Виллема владеет этой силой. Точнее, их древний клан воинов владеет семьей, у которой есть эта сила. Или, возможно, слуги заимели эту силу со временем именно из-за своего статуса.

— Клетки «Прелесть» лишь похожи на вирус, они не способны заражать. Но гражданские, похоже, верят, будто Актеон заразились вирусом-бомбой, и теперь они призывают разобраться с инфицированными. А иначе, говорят, возьмут дело в свои руки.

Другими словами, обнаружить, изолировать и избавиться.

Тем не менее очевидно, что раз никто на самом деле не заражен, то обнаруживать или изолировать некого. Армия и полиция придерживается принципа раскрывать только точную информацию, из-за чего в них видят наименее заинтересованных в «вирусе-бомбе» или, что хуже, скрывающих факты, чем сильнее злят народ. И вот к чему это привело.

— Уже известно о нескольких случаях, когда пострадавшие от взрывов и их семьи выслеживали возвращающихся солдат и беженцев… Это у них называется «охотой на Актеон». Они это делают под влиянием одной теории, что источник вируса — это Легион… и что все на поле боя и на территориях неподалеку инфицированы.

Граждане и так держали обиду на эвакуированных за то, что те отняли мир и изобилие, и теперь они цеплялись за любой повод, чтобы сорваться на них и убрать подальше. Распространили ярлык «Актеон» не только на подопытных, кому внедрили клетки «Прелесть», а еще на беженцев за то, что потревожили мирные жизни. Потом дошли и до военных, которые продолжали подводить и проигрывать.

Раз инфекция родом с полей брани, значит жители отдаленной столицы должны быть чисты. А раз они чисты, то изолироваться им необязательно. Простая и понятная логика.

Йонас сощурился. Его острый слух, похоже, уловил то, чего Лена услышать не могла. Страшные неприятие и злоба, повторяемые до тошноты.

— Они убеждены, что Республика, после стольких предательств, — истинное зло, и что это зло должно быть изгнано… что им дозволено исключать народ Республики, ведь причина обоснована. Вот чего он боялся.

ᅠ

Тем временем солдаты на поле боя, якобы зараженные, не хотели, чтобы в них видели мишень для изгнания.

— Бардак какой-то с этими людьми-бомбами… Быть такого не может, чтобы вирус обращал нас в бомбы.

Они не Актеон. В них нет никакого вируса.

— Почему это не может быть новым видом самоходных мин?.. Хорошо прячутся, наверное, раз их не отличишь от людей…

Ну конечно, если в телах заложена бомба, ее можно достать хирургическим путем. Если это болезнь, то можно вылечить. Если они изначально были людьми, можно хотя бы рассказать, что случилось, и тогда все с радостью бы помогли им, ведь правда?

Но они так не говорят, и что еще остается? Только новая модель самоходной мины. Разве это не доказывает, что подобное оружие неуправляемо и не подчиняется людям? Доказывает, правда?

— А они еще и про жучков молчали, верно? Республика, «восемьдесят шесть», высокопоставленные офицеры.

И тогда знатные семьи и генералы удобно расположились в своих безопасных кабинетах в столице…

— Может, они еще что скрывают от нас. Нечто такое, про что мы, по их мнению, знать не должны.

ᅠ

— Я бы искренне хотела, чтобы бомбы внутри нас могли извлечь, — пробормотала Читори, прицепив червяка к крючку и забросив удочку в воду.

Она смотрела, как по водной глади распространились волны.

Они шли по территории Веса, избегая военных лагерей для войск западного фронта, и постепенно приближались к оборонительному рубежу на линии Зентис-Хистрикс. Но прямо сейчас находились в глубоком ущелье посреди леса, где их голоса не разнесутся далеко, поэтому Кики с остальными наслаждались рыбалкой и громко общались. Юто предупредил, что разговорами лишь спугнут рыбу, но девушки в рыбалке весьма преуспели. В отличие от него, по непонятной причине.

Судя по всему, он сдался: просто сидел на берегу без удочки и смотрел на искрящуюся воду, отражающую зимнее солнце, лучи которого пробивались через верхушки деревьев. Услышав слова Читори, Юто взглянул на нее.

Она очень гордилась тем, что сделала за сегодня. Самостоятельно соорудила удочку, набралась храбрости взять червяка из-под перевернутого камня, надела его на крючок без посторонней помощи. И поскольку девушка справилась со всем… то хотела поговорить и на эту тему.

Юто не спрашивал подробности того, что с ними делали в исследовательской лаборатории. Наверное, догадывался, что они не желают это обсуждать. Его тактичность — именно то, из-за чего она захотела рассказать.

Рассказать об их… о ее слабости и неискренности.

— Я уже упоминала про это в самом начале, Актеон должны взорваться после того, как пройдет определенное время, но этот механизм не доработан.

Мины с контактным взрывателем также имеют элемент безопасности, из-за которого они взрываются после заданного промежутка времени, и у Актеон был почти такой же. Когда сражение уже окончено, опасно оставлять мины в земле на поле боя на неопределенный срок, а на то, чтобы выкопать их все, уйдет порядочно времени и усилий. В ряде случаев для оружия необходим механизм самоуничтожения, чтобы оно не навредило согражданам.

Однако для клеток «Прелесть» исследователи не смогли сделать идеальный элемент безопасности — что в эксперименте с животными, что с людьми.

Юто снова посмотрел на искрящийся поток.

— И поэтому вы решили сбежать из дома до декабря…

— Да. Наш срок должен истечь в Рождество в этом году, и нам никак не узнать, в какой день декабря это случится. Честно говоря, опасно стало еще раньше, так что и сбежать, по-хорошему, мы должны были раньше.

Элементом безопасности выступали клетки-активаторы, которые взаимодействуют с клетками «Прелесть» и пробуждают их после установленного времени. Но они сработали досрочно, из-за чего Актеон начали взрываться непредвиденно рано.

Если взрыв спланирован через десять дней, он может произойти на несколько дней раньше или позже. Для сроков в месяцы или годы неточность возрастает. Нельзя пользоваться оружием, которое может непредсказуемо самоуничтожиться во время транспортировки или пока оно находится в состоянии готовности, но вместе с тем нельзя отправлять на поле боля обращенных в бомбы людей, не имея механизма для избавления от них. Особенно когда этих людей принудительно превращали в бомбы.

Быть может, для устройства утилизации подошел бы обычный механический компонент, но клетки «Прелесть» разработали с целью посеять сомнения во вражеской стране, внедрив их в военнопленных. Механический компонент инороден для человеческого организма, а значит его легко обнаружить, из-за чего теряется смысл в элементе безопасности.

— И клетки «Прелесть» не настолько просты, как это демонстрировала Республика годы тому назад, когда они угрожали Империи превратить животных в бомбы. Активатор имплантируется хирургическим путем, нас усыпляют на время операции, поэтому мы не знаем, куда конкретно вводятся клеточные ткани. К тому же клетки «Прелесть» создаются на основе собственных клеток Актеон, так что они не считаются инородным веществом, и никаким сканированием их не определить.

Читори и Юто не слышали птиц, скорее всего, потому что они подобрались к полю боя, и было до того холодно, что насекомых тоже не слышно. До них доносились лишь шепот ручья, редкий шелест листьев в отдалении и веселые голоса Кики, Ашихи, Имено и Шиохи.

— А даже если бы существовал способ обнаружить клетки «Прелесть», все еще есть опасность взрыва во время обследования или операции. Помогающие нам врачи и медсестры могут в итоге погибнуть, поэтому я сомневаюсь, что Союз хотя бы попытался бы спасти нас. Но если все-таки попытался бы, то тогда тем более нельзя было позволить врачам погибнуть… И еще…

Читори на мгновение умолкла.

Она решила рассказать о своей слабости и неискренности. Но ей пришлось набраться смелости, чтобы оголить свою грязную натуру перед таким сильным человеком.

— Еще я… боялась, что Союз сделает из нас подопытных свиней. Что они запрут нас, препарируют и убьют.

Поэтому она убежала, никому ни о чем не сказав. Она знала, что умрет в любом случае, но больше всего на свете боялась, что с ней будут обращаться также, как в лаборатории в восемьдесят шестом секторе.

— Вы… боялись умереть, — тихо прошептал Юто, чтобы остальные не услышали.

Читори почувствовала, как удочка дернулась. Рыба клюнула. Она вытащила удочку, поймав плещущуюся рыбу, затем, набравшись храбрости, ударила ее о ближайший камень и убила. Это будет их обед.

ᅠ

Правительство Союза не останавливало свободную прессу. Сообщения с требованием отловить Актеон передавались беспрепятственно по радио, распространяясь во все уголки страны. Они доходили даже до линий фронта, где смешались солдаты, которые там были изначально, с военными из пограничных территорий.

Изолируйте эвакуированных с пограничья, зараженных новым вирусом «самоходная мина». Не дайте бесполезным крепостным, которые только и делают, что объедают нас, угрожать безопасности нашего народа.

Солдаты из столичной области в ярости. Они здесь, сражаются и ставят на кон свои жизни, пока неблагодарные крепостные терроризируют их семьи в тылу.

Солдаты с пограничных территорий в ярости… Они здесь, сражаются и ставят на кон свои жизни, пока оккупанты в столице пытаются изгнать их семьи

И несмотря на все эти разногласия, им… нам все равно нужно защищать крепостных, защищать оккупантов.

ᅠ

С той самой трагедии на рынке Шин стал все чаще слышать о тревожных событиях, что на передовой, что в тылу. И из-за этого он злился еще сильнее на то, что не мог потребовать освобождения Лены.

Армия Союза трещит по швам от внутренних разногласий. Раскол и неприязнь направлены не только на жителей Республики, а на всех подряд и откуда угодно. И если эта неприязнь перерастет в беспорядок — например, Лена попадет под горячую руку, — то армия выйдет из-под контроля, порядок в ней будет нарушен, и она потеряет целостность.

Они не могут вернуть Лену на передовую, потому что нужно поддерживать структуру вооруженных сил.

Шин хотел закончить войну вместе с ней. Но раз операция «Оверлорд» будет проведена наверняка, нельзя позволить армии Союза развалиться. И ради собственной безопасности лучше ей остаться в тылу, чем отправляться на передовую, где на нее вполне могли наставить стволы свои же солдаты за то, что она — республиканка. Теперь это не было чем-то немыслимым.

Шин все знал, но не мог сдержать гнев. Ведь это произошло против ее воли, ее свободу ущемили, а ему ничего не остается, кроме как сидеть сложа руки. Лена не из тех людей, которые спят и видят, как бы получить однобокую защиту. И он также не хотел, чтобы ее забрали у него по такому поводу.

Если бы не обязанности командира… если его уход не сказался бы на командовании и моральном духе всей ударной группы… он бросился бы к ней и вернул так скоро, как смог бы. Больше всего его раздражало именно это давящее чувство ответственности. Ему приходилось вживаться в роль ответственного, понимающего взрослого, но помочь ей он никак не мог, и за это злился на самого себя — злился, потому что просто сидел на ровном месте и разбирался с противоречивыми эмоциями.

— Проклятье!..

ᅠ

Сообщения об Актеон к этому моменту едва ли отличались от новостей в Республике в те дни, когда «восемьдесят шесть» обвинили, изгнали и сослали в лагеря для интернированных.

Это пугало Дастина.

Если во всех передачах и каждый житель называют их врагами, то высоки шансы, что Союз не попытается спасти Читори и остальных, а в самом деле выследит и убьет. Они сделают ровно то, что сделала Республика — посчитает их преступниками и скотом, а затем изничтожит.

Думая об этом, он изучал карту поля боя и маршрут, про который дал знать Юто. От Нива Нова до Нойдафни, далее Ниантемис, после — до территорий республики Нойнаркис.

— Ха…

Его потрескавшиеся, искусанные губы изогнулись в самоуничижительной улыбке. Примерный путь Юто… Дастин просто не мог взять в толк.

С территории Веса на территорию боевых действий Нива Нова. Затем на юг, к территориям боевых действий Нойдафни, после — двигаться западнее к Ниантемис, и наконец, свернуть на запад, к конечному пункту, Нойнаркис.

Дастину и Амари придется проскользнуть мимо двух враждующих армий, чтобы добраться туда. Очень вряд ли они успеют вовремя, хотя Амари и дала ориентиры. Правда, опять же, он попросту не видел доступного пути. Даже с учетом всех известных обходов и прогнозируемых патрулей Легиона, мимо которых им придется пройти.

Дастин не сможет пересечься с Юто и остальными с тем, что он знает сейчас. Ему не хватит навыков навигации, чтобы предположить его маршрут.

— Ха-ха, ну да… Что еще мне остается? Она попросила меня помочь, а я даже путь сам не могу проложить…

«Как долго это будет продолжаться?!»

Мало просто прокричать эти слова. Всегда было мало, но что он сделал помимо этого? Ничего. Просто винил всех вокруг. Лишь говорил, но не действовал.

Ему никак не добраться до нее, не хватит навыков, чтобы пережить путешествие. А даже если получится, как он спасет ее? У Дастина нет медицинских знаний, чтобы извлечь клетки «Прелесть».

Как долго это будет продолжаться?! Сколько еще я буду таким? Таким беспомощным? Таким слепым к своей бессильности? Сколько еще я буду думать, будто что-то делаю, когда на деле ничего не достиг?

Он сжал руки, и шуршание карты прозвучало для него как насмешка.

ᅠ

Анжу наконец собралась с духом. В темном пустом конференц-зале она смотрела на его сгорбившуюся спину.

— Дастин-кун…

Уйдя в одиночку, он не вернется живым. А раз так, то она просто примкнет к нему. Будет сопровождать и защищать на всем пути к месту, где ждала его друг детства. Анжу справится благодаря своим навыкам, полученным за годы жизни процессором.

«Хитри ради меня. Не погибни».

Эти слова были ядом для Дастина. Они сковывали его, точно проклятье. И Анжу знала, что именно ей снимать это проклятье, наложенное под видом любви.

— Дастин-кун, послушай меня… Я пойду с тобой. Я проведу тебя.

Их сочтут дезертирами, но ей было все равно. К тому же этот побег не скажется сильно на товарищах. Ей жаль Шина, который разрывался между чувствами к Лене и обязанностями командира, но Анжу — всего-навсего капитан взвода. Ее уход не повлияет на моральный дух ударной группы и боевой потенциал так, как повлиял бы уход Шина.

Она все понимала. Это обман, измена. Не безобидная хитрость Дастина, рожденная из его скромного, искреннего желания. А самая настоящая подлость. Это было непоправимое предательство. Но оно защитит сердце Дастина.

— Мы еще успеем, я в этом уверена. Если отправимся туда прямо сейчас, вместе… Давай спасем ее.

Дастин долгое время не поворачивался. Но затем его холодные серебристые глаза устремились на нее.

ᅠ

«…вместе. Давай спасем ее»

Ты говорила мне… не погибнуть. Вернуться живым, пусть даже для этого мне придется хитрить… Ты наложила это проклятие, веля бросить Читори. И все же…

— И это говоришь ты? Это тебя не касается, Анжу.

Да, если он примет помощь Анжу, то, скорее всего, доберется вовремя до Читори. «Восемьдесят шесть», носитель персонального имени и ветеран сможет миновать силы Легиона и дойти туда, куда идет Читори.

Она могла это сделать, в отличие от Дастина.

Она была сильной, в отличие от Дастина.

И именно поэтому это ее не касалось. Его слабость, его гнев за собственное бессилие — ни с чем из этого Анжу дел не имела. «Я проведу», — сказала она, словно выставляя на показ его слабость и леность. А он не хотел такое слышать.

— Хватит с меня этого ведьминского проклятья… Оставь меня в покое.

И только сейчас он понял. До него дошло только когда послышался резкий вздох. Парень осознал, к чему привели эмоции и гнев, взявшие над ним верх.

Дастин спешно обернулся, но увидел лишь удаляющуюся спину Анжу. В его глазах остался только образ развевающихся длинных синевато-серебристых волос. Поэтому он не знал, какое выражение лица было у девушки в этот момент.

Он так и стоял столбом, пока вместо Анжу не пришла Фредерика — может, «увидела» эту сцену, или поняла, что что-то произошло. Она сердито набросилась на него, называя дураком.

ᅠ

— Ты что творишь?! Там же минное поле! — со злостью прикрикнул Генри. Он заметил солдата из другой роты, гнавшего молодых новобранцев прямо на минное поле.

В той стороне линии фронта сражений пока не шло. И все же бойцы в роте отвечали ухмылками, явно вознамерившись использовать новоприбывших солдат как цели для учебной стрельбы или для очистки поля от мин.

— Да ладно тебе, мы просто возвращаем его к своей мамке.

— Нам вообще-то надо удостовериться, что это не новый вид самоходных мин, ну ты понял. Вернутся, значит мины. Нет — так наши поздравления, значит они одни из нас.

— Остынь, мы тут пошутили малость. Ты глянь на них, все такие разноцветные.

Разноцветные. Люди, у которых отличались цвет кожи, волос или глаз. Они и не думают, что новобранцы — самоходные мины. Прямо сейчас признались с улыбками на лицах, что поступают так с ними из-за принадлежности к другой расе. Они забавлялись гонениями, открыто добавив это в список немногочисленных развлечений на полях сражений.

— Думаете, вы имеете право так шалить? И какого черта вы называете это шалостью? Я доложу наверх. Я не из вашей роты, и меня ничто не обязывает молчать. Повторите свои объяснения своему командиру батальона или военной полиции.

Ему придется доложить верхам, потому что, к его удивлению, даже командир и заместитель командира этой роты замарали себя. Солдаты уставились на Генри с враждебностью, их раздражало, что он раз за разом портил веселье.

— А-а-а, закройся уже!..

— Не лезь не в свое дело, Беловласка! С чего ты взял, что вправе нам нотации читать, когда сам из Республики?!

Но от их оскорблений он лишь стал смелее.

— Да, я из Республики. И вот почему я говорю, что вы будете жалеть о том, что сделали!

Командир роты выглядел застигнутым врасплох, когда Генри накричал на него. Когда тот испуганно отпрянул, Генри указал пальцем на его лицо. Он вспомнил, как кто-то говорил, что если указываешь на человека, то это мешает ему слиться с группой безликих участников, в которой не чувствуется ответственности, и призывает к ответу за решения и поступки.

— Ты… Да, ты, старший лейтенант Карели. Симони Карели. Если не ошибаюсь, ты женат?

— Что ты…

— Сможешь повторить своей жене то, что ты сказал мне? Сможешь похвастаться ей, что гонял людей других рас до тех пор, пока их не убил Легион? А когда у вас будут дети? Сможешь сказать своему ребенку, что бросил малолеток на верную смерть просто потому, что они принадлежали к другой расе? Нет, не сможешь. Ты не станешь этого говорить, старший лейтенант. И никто из вас не станет, что ты, что ты или ты!

Он указывал на всех присутствующих. Выражения их лиц были до странного одинаковы, как это происходило, когда мысли отдельного человека смазывались в группе.

Солдат, которого он выцепил из группы, виновато отвел взгляд и покраснел от, быть может, гнева. Это была слепая ярость того, кого достали из-за безопасных спин и кому вернули индивидуальность, что позволило винить его и стыдить за проступки.

— М… Мне и не нужно никому ничего гово…

— Ты тупой? — перебил его Генри насмешливым тоном. — Думаешь, они не узнают? Про Республику узнали, хотя вся страна всеми силами старалась подчистить все хвосты. Но остальной мир все выяснил. И о том, чем вы тут занимались, тоже неизбежно станет известно. Вот тогда и посмотрим, как вас будут называть демонами. Как вы останетесь бесчеловечными монстрами до конца своих жизней!

Сам того не замечая, он начал смеяться. Его губы отвратительно изогнулись, обнажились зубы, в глазах появился блеск безумия.

— А даже если нет… даже если никто никогда не узнает, вы-то знать будете. И сбежать от этого ни один не сможет. Однажды правда повиснет у вас прямо перед глазами. Вы сами ее и повесите. Со мной…

Да, я… я один из республиканцев, изгнавших и убивавших «восемьдесят шесть». Я был частью всего этого даже когда та же участь постигла семью моей мачехи, семью Клода. Я отвернулся, заботясь лишь о своей жизни. И поэтому…

— Со мной было также! Я бросил свою семью. Десять лет я праздно шатался, будто все было замечательно. Но нет, ничего замечательного в этом не было — оказалось, что мой младший брат все еще жив. И когда я узнал об этом, то все полетело к чертям. Я осознал, каким уродом стал. Уродом, который выкинул брата собакам и жил десять лет так, будто не сделал ничего плохого!

Поэтому-то Генри не мог простить поступок солдат. Не мог простить собственные грехи. Он снова и снова винили себя за то, что отвернулся от изгнания и изничтожения.

— От этого не сбежать. Через десять лет или позже, когда ваши дети подрастут, или когда просто увидите какого-то ребенка, гуляя по городу, вина обрушится на вас, точно молот. Сбежать не получится. Потому что вы в любом случае нагоните сами себя. Так что перестаньте прямо сейчас, пока до этого не дошло. Пока вы не стали похожими на меня!

— Л-ладно, я понял! Черт с тобой! — сказал старший лейтенант Карели, смотря на Генри испуганными глазами. Он от злости топнул, будто истерящий ребенок. — Настроение совсем пропало от этих криков. Я перестану сейчас и за старое не возьмусь. Доволен?

Его попытка успокоить Генри казалась приказом держать рот на замке. Затем старший лейтенант глянул на новобранцев.

— Извините… С шалостью мы переборщили.

На «шалость» это совсем не было похоже.

Он ушел, и за ним последовали юные солдаты. У них нет выбора, ведь это их подразделение. Один новобранец, прежде чем уйти, повернулся к Генри. Темнокожий, с бледно-золотистыми волосами и яркими глазами.

— Беловласка…

Юноша застыл. Парень прав, и Генри заступился не потому, что хотел побыть героем и услышать слова благодарности, но все равно…

Старший лейтенант Нино, поспешивший прийти после того, как услышал ссору и увидел ее своими глазами, утешительно положил руку на его плечо. Именно он сказал о звонке Клода, после которого братья снова начали разговаривать.

— Старший лейтенант… Я понимаю.

— Ага…

ᅠ

— Капитан Ноузен… — позвал солдат из другой страны, Оливье.

Тут-то Шин и понял, что, должно быть, его гнев был слишком очевиден.

— Капитан Оливье… Я…

Оливье принадлежал к другой армии и не подчинялся приказам Шина. И хотя оба были капитанами, Оливье служил офицером дольше, не говоря уже о том, что он старше и взрослее. За отца Шина не сойдет, конечно, но… за старшего брата или племянника, кому можно пожаловаться, — вполне.

— Что мне делать? Я сижу без дела, жду, пока проблема решится сама по себе, и она вернется, но этого не происходит. Мало того, с каждым днем становится все хуже. Мне кажется, я должен был проигнорировать приказы, просто пойти и забрать ее. Мне правда надо придерживаться указаний, потому что я командир? Потому что я солдат? Я хочу спасти ее, но если сделаю это…

Я — командующий операциями, старший офицер, солдат, лидер процессоров в ударной группе… Но Лены здесь нет, и я хочу вернуть ее…

— Что значит быть взрослым и перестать быть ребенком?.. Это когда ничто не идет так, как ты хочешь, но сделать с этим ничего не можешь?

Услышав настолько детский вопрос от Шина, Оливье кратко ответил:

— Да.

Взгляд его синих глаз был тверд и холоден.

— Быть взрослым значит, что ты больше не ребенок под защитой старших. Это значит, что придется вставать на защиту не только собственного блага. Это значит, что ты должен взять больше ответственности. Это значит, что живешь ты не только ради себя, и что когда встает выбор пожертвовать чем-то за свой выбор, жертвовать ты будешь не одним собой.

— …

Прямо как одноглазый генерал-майор, который сделал все ради Союза, ради операции, ради того, чтобы не дать детям-солдатам стать убийцами. Он отдал жизнь, прекрасно осознавая, что оставляет своих жену и ребенка. Он отдал жизнь, вверяя их будущее армии Союза — Шину и ударной группе.

Я хочу сказать ему, что я — солдат. Именно он говорил мне жить правильной жизнью.

— И да, ты понятия не имеешь, что делать прямо сейчас, потому что понимаешь груз лежащей на тебе ответственности. Ты взвешиваешь последствия своего выбора. Ты заботишься о полковнике Миризе, заботишься о своих товарищах, и осознаешь обязанности… а еще понимаешь, что не можешь подвергнуть опасности полковника Миризе. Ты уже сделал выбор, зная, что сейчас нужно ждать и защищать место, куда она вернется.

— Но…

Он больше не мог этого выносить. Постоянно возвращался к мысли, что наверняка есть способ сделать так, чтобы все шло хорошо для Лены и ударной группы, но найти такой не удавалось, с чем и не мог смириться.

— Капитан, ты же видел прошлую операцию. Не всегда существует идеальное решение, которое сделает все как надо. Иногда тебе остается выбрать лишь не самый худший вариант.

А иногда приходится просто принять невозвратные потери. Шин вспомнил полк Аве Мария — они раз за разом теряли своих друзей и дома и в конце концов не вынесли этого. Он подумал об их командующей, о тех парнях, чьих имен не знал.

Члены того полка больше не могли мириться, и их действия привели к катастрофе. Они не стали делать выбор, который не был бы худшим из возможных, и пошли по самому ужасному пути.

Я был слишком плохого мнения о них…

Шин осознал лишь сейчас, когда сам оказался прижатым к стенке. Он больше не хотел никого терять. Не хотел, чтобы у него снова что-то отбирали. С желанием защитить приходилось бороться, и это причиняло ему боль.

А больно ему было потому, что он очень заботился о дорогих сердцу людях.

Шин понурил голову, и Оливье наградил его натянутой улыбкой.

— Но слова словами, а тебе по-прежнему нужно выместить свой гнев, ведь правда? Откровенно говоря, в следующий раз ты должен выпустить пар до того, как вскипишь… Я временно даю разрешение на практику рукопашного боя на тренировочной площадке. Можем пойти прямо сейчас, если хочешь.

Выдавив из себя улыбку, Шин в шутку сказал:

— Вот как. Тогда воспользуюсь возможностью и научусь новому, капитан.

Оливье улыбнулся шире.

— Есть одно небольшое «но»… Просто для справки, в рукопашном бою я не настолько хорош, как в бронетанковом. Поэтому старший лейтенант Шуга пойдет со мной…

— Райдена будет недостаточно. Нужно взять еще одного человека, может, двух.

Шин посмеивался над Райденом, пока его не было рядом, но тот внезапно подошел и сказал:

— Так и знал, что ты это скажешь, Шин… потому позвал твоего любимого священника присоединиться к нам.

Шин посмотрел ему за спину и вздрогнул, увидев священника, который выглядел не как человек, а скорее как гризли, забывший уйти в спячку. Он разминал большие, мускулистые руки.

Шину вдруг стало не по себе.

ᅠ

Рито с остальными видели ужасное настроение Шина из-за задержания Лены после инцидента с Актеон. И, быть может, чтобы выпустить пар, он начал дружескую драку против Райдена, Оливье и, по непонятной причине, военного священника — потрясены и удивлены оказались даже «восемьдесят шесть».

То, что священник — монстр, сюрпризом не стало, зато Райден решил выложиться изо всех сил, да и Шин во время тренировок обычно не был таким жестоким. Оливье выбыл первым, все-таки рукопашный бой не его сильная сторона, впрочем, собравшиеся вокруг парни и девушки проводили его словами: «Так держать, капитан!» — «Ну надо же, схватиться с кэпом на кулаках, когда он в таком паршивом настроении».

— Блин, кэпу сегодня что-то совсем плохо… Вице-кэп Шуга дает достойный отпор — ему помогает преподобный, но все равно, — проворчал Рито, застигнутый врасплох.

— М-м-м, как у вас интересно. Если честь позволит, я помогу тебе, малыш Оборотень!

На поле вышла Шиден, сказав фразу из фильма, который посмотрела недавно на кинофестивале, и присоединилась к драке. Райден прыгнул на Шина в связке с ней, и оба опередили священника. К этому моменту на лице парня читалась откровенная злость.

— А нам тоже можно?

— Марсель, погнали!

— И я?!

К драке присоединились Тору, Клод и Марсель. Марселя выбили сразу, и бой стал четыре на одного. Тем не менее Бог Смерти восточного фронта защитил свою честь и победил всех, не растратив все силы. Дышал, правда, тяжело.

Священник, после вмешательства Шиден ушедший в глухую оборону, спросил:

— Успокоился немного?

— Да. В голове прояснилось, уже что-то, — ответил Шин, вытирая пот рукавом.

Тору упал и потребовал Шина принести напитки, Шиден была только за, она выбросила кулак вверх.

— Вы хотите, чтобы я вам чай заварил? Я? Вы адресом не ошиблись?

Шин, похоже, правда немного расслабился, раз умудрялся шутить, как обычно. Райден подошел к нему сзади и положил руку на голову.

— И не смей говорить, что смешаешь сахар с солью.

— Я собирался смешать с кукурузным крахмалом.

— Я имел в виду, не играйся с едой, придурок. Момент для этого неподходящий, ребята из снабженческого отдела тебе голову оторвут.

Рито, тихо стоявший в стороне, как наблюдатель, прошептал:

— Вообще-то идея не такая уж и плохая. Получится этот, как там его… кисель.

— Только хорошо бы за него взялся не капитан Ноузен… — произнесла подошедшая Митихи с непонятной полуулыбкой.

— Когда вернется Юто, дадим ему попробовать, и узнаем, каков кисель на вкус.

Юто вверил армии Союза информацию по Актеон и ушел с теми девушками. Теперь он беглец, которого ищут военные и полиция.

Сам он знал, чем обернется его уход, поэтому никому не сказал и взял всю ответственность на себя. И все же…

Митихи мягко улыбнулась.

— Да… Когда вернется.

ᅠ

Как и говорил Юто, это заняло какое-то время, но они проскользнули через оборонительный рубеж западного фронта на территорию боевых действий Нива Нова, а также обошли патрули Легиона. Прошли вроде немного, но казалось, что никогда не дойдут.

Теперь они были на западной стороне Нойдафни, территории под контролем Легиона, а именно глубоко в безымянном лесу на северной окраине. Конкретно — возле большого озера, тоже безымянного, если не считать местного названия, которое когда-то дали ему жившие неподалеку. У берега этого озера, в тени длинных деревьев и их веток, плавали белые птицы с длинной шеей.

Даже Шиохи с ее обычным сонным взглядом смотрела на них с широко открытыми от удивления глазами. Она прошептала:

— Лебеди?..

— Не все… В основном гуси.

Или утки. Юто не всегда мог их отличить. Он видел похожих птиц в восемьдесят шестом секторе — домашние, но это не курица. Вполне съедобные.

Крупный и другой скот, освобожденные во время эвакуации, вероятно, сбежали из-за боев и забрели на подконтрольные Легиону территории. Медведей и волков здесь можно было не бояться, потому что машины распознавали в них цель для атаки, и это позволило мелкому скоту жить в этом районе в безопасности несмотря на то что линия фронта отодвинулась.

Впрочем, лис и хищных птиц Легион также не трогает, а сбежавший домашний скот слишком привык жить под присмотром людей. Юто подумал, что для здешних горных кошек и лис найти добычу в ближайшее время, похоже, не составит особого труда.

Эту жестокую мысль он оставил при себе, так что Читори и другие девушки ни о чем не догадывались. Они подошли к стайке дружелюбных гусей и начали квакать со счастливыми ухмылками.

— Не сбегают!

— Они такие миленькие… и пушистые!..

Ох…

Юто при виде этой сцены понял, что лучше отказаться от идеи поймать одну птицу на ужин.

ᅠ

Он не только не может спасти Читори, но еще и ранил Анжу. Нельзя было говорить такое своей дорогой девушке. В полной мере осознав свою ошибку, Дастин оказался загнан в угол. Может, ему следует просто выйти на поле боя и искать Читори, зная, что не справится. Может, в его положении он действительно должен предать Анжу и уйти, не думая о возвращении или выживании.

Дастин хотел, чтобы кто-нибудь согласился с ним. Чтобы кто-нибудь сказал, что он прав. Но ему никто не потакал, поэтому он снова пошел к Амари за ободряющими словами. Но та, как увидела его, широко раскрыла глаза.

— Прости… Наверное, лучше было не рассказывать тебе вовсе.

— Она еще что-нибудь сказала? Читори, в смысле.

Они заговорили наперебой, но Дастин не останавливался. Ему было плевать на извинения Амари. Слова Читори, вот что имело значение. Он хотел, чтобы она винила его за беспомощность. Чтобы сказала нечто такое, из-за чего он отправится на поле боя без оглядки, будет идти, пока не выдохнется окончательно.

— Она спрашивала, почему я не спас ее? Называла меня отбросом? Говорила… что я должен умереть?

Амари наклонила голову. По лицу Дастина видно глубокое отчаяние, поэтому ее не ошеломил этот несвязный бред. Но…

— Она не просила спасать ее…

ᅠ

— Смотри, Юто!

К нему на всех порах примчалась Читори, в руках она держала то ли гуся, то ли утку. По-видимому, птица прыгнула к ней в объятия из-за недостатка внимания. Читори была в восторге, будто ребенок.

— Смотри какой дружелюбный! И избалованный. Ему нравится, когда гладят. Юто, попробуй его погладить!

Ее бледно-фиалковые глаза искрились весельем, и впервые он увидел у нее настолько беззаботную улыбку. Юто неосознанно поднял руку, только потянулся он не к гусю, смотрящему на него своими черными глазенками, а к длинным волосам Читори цвета льна. К скрытой бледной щеке, запачканной после долгого похода.

Читори удивилась, но убегать не стала.

Однако в следующий миг птица на озере — однозначно лебедь — чудовищно закричала, чего никак не ожидаешь от такого изящного животного, и вылетела из воды. От тревожного крика лебедя гуси взлетели в панике. Тот, что был в руках Читори, тоже взмахнул крыльями.

— А!

— О-о!

Оба, разумеется, отошли в сторону. Юто убрал руку до того, как успел коснуться Читори. Гуси вокруг них взмыли вверх, в воздухе разлетелись перья. Они были похожи на снег, разве что слишком пушистые и грязные. Читори и Юто уставились друг на друга, их головы и волосы укрыли перья.

А затем они рассмеялись. Хотели отшутиться, хотели сделать вид, что не заметили тот странный порыв, которому оба поддались секунду назад.

ᅠ

На лице Амари отразилось сомнение, она словно не брала в толк, почему Дастин вообще настолько все усложнил.

— Она просто сказала, что хочет увидеться с тобой. Что хочет увидеть друга в последний раз… Она волновалась за тебя из-за крупномасштабного наступления. Но когда услышала, что ты в порядке, то захотела встретиться с лучшим другом, пока такая возможность еще есть… А, точно, — добавила Амари, будто вспомнив что-то. Дастин слушал ее с затаенным дыханием, и она продолжила: — Она говорила, что хочет извиниться должным образом. За то, что нарушила обещание и не пришла в школу на следующий день. Извиниться за то, что исчезла.

Таких слов Дастин никак не ожидал. И… Да, он задумался и понял, что ее желание ведь очевидное. От этого и впал в ступор.

— Всего-то?..

Он почти не помнил. Не мог даже представить, чтобы она хотела что-то настолько простое и очевидное — снова увидеться с другом.

Каким образом я бы спас Читори? С каких пор начал думать, будто она хочет, чтобы я спас ее? Вел себя как избранный, как спаситель. Или как кающийся святой, взгромоздивший на себя грехи дурости. Я воспринимал Читори, впрочем, как и всех друзей, которых увезли из нового городка, словно как трагедию, случившуюся со мной. Я размахивал ими, точно плакатом, показывая, что я на правильной стороне — что я пережил несчастье.

«Как долго это будет продолжаться?!»

Но проблема в том, что Дастин совсем забыл о банальных, но ох каких драгоценных воспоминаниях с ней, со всеми остальными. Он забыл, что она в первую очередь человек, когда-то живший по соседству с ним. И низвел ее до оправдания своих действий и эгоистично использовал для искупления.

— Я…

ᅠ

Новости по телевизору, передачи на радио, атмосфера в столице вне жилой комнаты поместья Эрнеста и во всем Союзе были окутаны гневом и страданиями. Ненависть к бездушному Легиону, казалось, отошла на второй план, но на первый вышло вовсе не негодование по поводу поступков Республики. Народ Союза гневался на своих же соотечественников.

Ненавидели всех и вся: Республику за создание Актеон, правительство за попытки скрыть это, «восемьдесят шесть» и возвращающихся солдат за то, что были инфицированы. И просто за то, что распознать тикающую бомбу нельзя. Эвакуированные — надоедливые нищие, не знающие своего места: осознают, что их уход с ферм и заводов ухудшает жизни всех, но продолжают стенать и кричать о несправедливости и несогласии.

Огромное количество смертей от обстрелов Морфо, армия не победила Легион прежде, чем ситуация стала катастрофической, правительство, знать управлявшая армией, Варги бездарны, хотя их содержали для сражений. А еще эти так называемые элитные герои, ударная группа, тоже ни на что не годные. Бесполезные «восемьдесят шесть».

Эрнест выдохнул, в его дыхании ощущалось пламя.

Раз они кричат на святых на кресте за то, что погибли, но не спасли… Раз они проклинают всех на поле боя за бесполезность, хотя сами сидят в безопасном тылу…

Раз их волнует лишь, как обвинить всех вокруг в никчемности… то разве не они — самые бесполезные?

ᅠ

— Нашла! Смотри, Юто!

Юто не смог удержаться и удивленно уставился на Ашиху, когда та прискакала, держа в руках курицу со свернутой шеей.

— Ты поймала?

— Лиса!

Хищник поймал добычу, и тогда из ниоткуда, демонстрируя свое превосходство, появилось крупное существо, и лисе пришлось оставить курицу и убежать.

Ну, что поделать…

Животные конкурируют за еду, так уж заведено в природе. И кто знает, вернется ли лиса к брошенной добыче.

— Впечатляет…

— Правда?!

Ашиха с гордостью подняла курицу, которую украла у лисы.

— Ого, ничего себе!

— Настоящая курица. Ты где ее нашла?

— О-о, класс! Мы теперь можем отпраздновать, как полагается!

Читори, Шиохи и Кики только что вернулись. Шиохи собирала хворост, а Читори и Кики несли в руках много яблок.

— Можно добавить немного яблок… — взволнованно закивала Читори. — А из того, что останется, сделаем кекс. У нас есть чуть сахара и хлеб, надо как-нибудь пустить их в ход.

— Мы можем порезать яблоки, пожарить и положить на хлеб, сверху посыпать сахаром. За кекс вполне сойдет. Что скажешь, Юто?

Юто подумал, что больно много яблок они собрали, даже с учетом их планов… а потом, когда услышал вопрос Шиохи, моргнул. Кекс?

— Не говори, что забыл, — хихикнула Читори.

— Удивительно, как ты умудрился упустить это из виду, Юто? — вставила слово Шиохи.

— Извините… А о чем речь?

Видя, что он не мог догадаться, девушки обменялись озорными улыбками и насчет три сказали:

— Сегодня — Рождество!

ᅠ

Последние десять лет военные Союза старались готовить особые блюда на Рождество даже на линиях фронта. Восстановленный стейк* с традиционным яблочным соусом, кексы с высушенными фруктами.

ᅠ

[П/П: Под «восстановленным стейком» имеется в виду стейк, собранный из маленьких кусков говядины.]

ᅠ

Но сейчас реальность было ничем не приукрасить.

Один бронированный пехотинец, Вев Като, смотрел на причудливый десерт, сделанный из сахара и яиц. В своем родном доме он таких никогда не видел. Они ели подобную роскошь даже в нынешнем тяжелом положении. Вев заговорил с укором:

— Городские, знать, «восемьдесят шесть» — все важничают, а для нас ни черта не делают. Это они виноваты. Из-за них люди гибнут день за днем.

Несколько его товарищей, сидящих неподалеку, с раздражением кивнули. Последние наступления Легиона обернулись огромными потерями, потому что бесполезные бронетанковые дивизии плетутся позади, а трусливые артиллерийские силы не оказывают огневую поддержку в полной мере. И несмотря на это, они выживали — друзья, знакомые его семьи.

— Кто-то должен быть в ответе за происходящее. Это наверняка их вина.

ᅠ

— Давай на чистоту, война должна была закончиться к Рождеству в этом году.

До Измаила только дошло, что он все чаще стал слышать подобные заявления, в которых читалась скорее обида, а не надежда.

— Надо было взорвать ядерную бомбу. Уже бы победили этот Легион. Все должно было уже закончится к этому времени.

— А ведь технический институт в тайне готовил бомбу как новое секретное оружие. Им можно было бы выжечь металлолом. Но нет, надо было левиафану появиться.

— И еще Страны флота сдружились с морским зверем.

Эти слухи породил инцидент с полком Аве Мария, их злонамеренно исказили, превратив в повод для подозрений. На поле боя, где и так повисла атмосфера сомнений и недоверия, слухи распространялись по северному фронту как лесной пожар.

Народ из Стран флота — чужаки. Они таят злобу на Империю из-за вторжения. На самом деле не люди, а чудовища, потомки левиафанов.

Подобные оскорбления произносились за спинами, но достаточно громко, чтобы их могли услышать, правда, в них ощущался скорее страх, а не презрение, и именно это люди Стран флота находили самым жутким. Граждане Союза вели себя как раненое, напуганное животное, слепо страшащееся неизвестного.

И нельзя предсказать, к чему подтолкнет страх и инстинкт самосохранения раненного и напуганного животного, загнанного в угол.

ᅠ

— Вот везет же раненому солдату. Им-то, в отличие от нас, сражаться не придется! — сказал резервист.

Эти слова сейчас адресовались не Сео, а капралу с протезом ноги, который занимался бумажной работой.

Капрал лишь молча вернул укоризненный взгляд, а резервист пошел обратно к своим друзьям, гордо ухмыляясь. Он был встречен радостными смешками, все хвалили его за высказанное.

Сео уже привык к похожим сценам. На базе все чаще слышалась такая болтовня.

«Они другие. Отличаются от нас. Где-то подмазались и теперь по полной наслаждаются нечестной привилегией. Мы вынуждены рисковать жизнями, а вынуждаете нас вы, жулики. Все с вами ясно, вы предатели. Это вы должны быть там и погибать».

Сео прикусил губу. Он думал, Республика — страна, что создала восемьдесят шестой сектор — была уникальна в плане бессердечности. Но стоило положению ухудшится, и таким же сделался даже Союз — нормальная, по его мнению, страна.

То есть это не только Республика. Просто такова природа людей. Как только двигатель общества начинает давать сбои, человек легко доходит до презрения и изгнания себе подобных. Нежелание переносить страдание из-за смертей приводит к тому, что они сваливают все проблемы на кого-то еще, как своеобразная форма правосудия.

— И это…

ᅠ

Лена с затаенным дыханием читала предложение в Совет отправить беженцев, которые направляются в столицу, обратно на передовую резервистами, а также одобрительные комментарии. В предложении утверждалось, что эти меры необходимо принять, чтобы не допустить трагедии с призывом гражданского населения. Все-таки беженцы были бесполезными, так как побросали свои обязанности на производственных территориях, и теперь они — лишь праздные паразиты, проедающие и так небольшие запасы еды.

Союз стал демократической республикой не так давно, многие еще не могли читать или писать, особенно те, кто родом с пограничья: школ там было немного. Газета, которую Лена сейчас читала, печаталась в столичной области для образованного класса, и они считали, что имеют право открыто обсуждать такие вопросы, когда большинство беженцев ничего не смогли бы понять.

Лена вспомнила слова одного человека: «Пятицветный флаг — просто кусок ткани, если никто не живет по закрепленным в нем ценностям». Свобода, равенство, гуманизм, справедливость и благородство оказались лишь пустыми иллюзиями. Ей вспомнилось, с каким лицом тот человек выплюнул эти слова.

Быть может, демократия для человечества пока еще недостижима.

Это не ограничивалось одной Республикой. Взять эту страну или, возможно, любую другую.

Однако ее мысли прервал незнакомый низкий голос.

— Это предложение на Совете еще не приняли, но за кулисами уже одобрили. Они пошлют жителей с территорий, выхлоп с которых минимален, и бедняков из столичных районов, кому не на что жить. В любом случае это коснется самых «бесполезных» беженцев, поэтому ни Совет, ни народ не станет возражать… Что вы чувствуете, когда услышали это, Серебряная королева Республики?

Лена обернулась и увидела у порога молодого офицера с черными волосами и черными глазами, на вид ему было лет двадцать. Пронзительный, суровый взгляд, тело воина. На нем виднелась символика подразделения — костлявая рука, сжимающая длинный меч.

Йонас, стоявший позади Лены, громко сглотнул.

— Господин Ноузен…

Мужчина, однако, перебил его, не удостоив даже взглядом:

— Кто разрешал тебе гавкать?! Живо ушел на свое место, псина.

Йонас умолк. Он отступил к стене, по его лицу читался не стыд, а, вероятно, беспокойство за положение своего господина.

Лена отвернулась от Йонаса, который с волнением смотрел на нее, повернулась к молодому человеку и, понизив голос, осторожно ответила. Некто из Ноузенов ни разу не взглянул на Аннет, хотя та находилась в той же комнате рядом с Леной. Говоря, она заглянула в мрачные черные глаза, так сильно непохожие на глаза двух знакомых ей Ноузенов.

— Я не совсем понимаю, о чем вы спрашиваете.

— Мне просто интересен ваш, как республиканки, взгляд на галдеж граждан Союза, требующих то, что, по сути, приведет к развалу страны.

— Это вы так язвите?

Улыбка молодого человека была похожа на усмешку. И ей стало еще спокойнее, что даже этот жест ничем не напоминал Шина.

— Наверное, и правда могло так показаться. Если показалось, прошу прощения. Нет, я всего лишь хотел узнать ваше мнение для будущих нужд. Чтобы понять, что делать, когда граждане, пусть и не на словах, но все же признают, что наши драгоценные убеждения, в конце концов, ничего не стоят. Когда те, у кого есть все, используют свободу и равенство, чтобы перешагивать через тех, у кого нет ничего.

Права человека были привилегией, которой обладали лишь имущие. Эту позицию доносили неимущим. Они, умные, открыто навешивали новый ярлык — бесполезные — на тех, кому не повезло с талантами, образованием или мотивацией. Только их «мудрость» отказывалась понимать, что даже бесполезные и необразованные, ленивые и слабые, испытывали недовольство.

— Тут выяснилось, что Союз отнюдь не здравомыслящая страна. Идиоты, считающие себя умными, внушают другим идиотам, что Союз отвернулся от заносчивой знати и повернулся к умным, талантливым гражданам. Что об этом думаете вы, гражданка Республики — страны, что сумела продержаться за свой пятицветный флаг целых три столетия?

Ятрай в самом деле думал, что демократия — крайне проблемная система. Каждый сам себе правитель. Каждый ответственен за собственную жизнь. Разумеется, не все смогут выдержать такое давление. Под лозунгами свободы и равенства неизбежно появятся те, кто живет жизнь с чувством беспомощности и сокрушается из-за того, что ничего не добился.

Тем не менее для таких людей Союз, если желал сохранять свободу и равенство, должен продумать механизм. Механизм для слабых и неспособных, создающий бесполезным иллюзию выполненного долга. Будь то вера, патриотизм или развлечение в цирке. Даже откровенно милитаристские практики Древней империи — например, публичные казни, гонки на колесницах и гладиаторские бои — давали людям чувство справедливости, общности и энтузиазма.

То, что не просто насытит пустые желудки, но еще и даст почувствовать себя.

И если не держать этого в уме, общество рано или поздно развалится. Общество, в котором есть место только для желающих учиться и достигать успехов, рано или поздно развалят те, кто ничего из этого не желал.

Закончится все тем, что народ повесит могущественного правителя на городской площади. Нуждающиеся казнят богатых, владеющих всем. Неимущие возненавидят имущих. Нож не смотрит на благополучие человека, когда проникает в тело. Вместе с тем ножом может воспользоваться любой, насколько бы высокомерным или слабым он не был.

И если об этом не знать… Если граждане не возьмут ответственность и хотя бы не попытаются сохранить фасад человеческих прав, при этом даже не осознавая, что своими действиями угрожают собственной же безопасности…

— По мне так создание второго имперского правительства приведет к бо́льшим проблемам, чем оно того стоит, но… Скажите-ка, Серебряная королева Республики, хватит ли народу Гиаде…

Хватит ли людям в целом…

— …мудрости, чтобы нести бремя свободы?

Заслуживают ли они свободу и равенство?

Лена задумалась, после чего сказала:

— Я думаю, что вы, назвав людей глупыми, доказали, что сами такой же глупый.

Челюсть Ятрая слегка напряглась.

— Чего?..

— И со мной также. Да, люди глупы. Я тоже глупа. Быть может, нам никогда не назваться мудрыми. Свобода и равенство могут оказаться бессильными иллюзиями, и материализовать их, возможно, мы так и не сможем. Но тем не менее.

Вынужденная отвечать, Лена чувствовала, что понимает. Она может подобрать правильные слова на этот вопрос. Все эти разговоры про человеческие права, свободу и равенство — да, они были иллюзиями, чем-то абстрактным, и вот почему население не справлялось с защитой этих иллюзорных ценностей. Эти пустые слова лишены значимости и имеют смысл лишь тогда, когда каждый без исключения человек в обществе придает им вес и придерживается их.

Например, прикладывает усилия в жизни, ведь равенство во имя свободы подразумевают равные обязанности. И несмотря на это, тянется к другим людям и живет с чувством гуманизма, благородства и справедливости.

Я знаю… что в глубине души сама этим занималась. Знаю, где я этим занималась — в Республике. В глубине души я свысока смотрела на людей, что запирались в сладком сне и жили в стране, которая закрыла глаза и заткнула уши. Я очень много раз считала их отвратительными. И потому я такая же глупая.

— Нам нужна вовсе не мудрость, господин Ноузен.

Она обратилась к нему по титулу, неиспользуемому в Республике, но применяемому бывшей знатью в современном Союзе. Только Лена сделала это намеренно. Потому что она разговаривала с анахроничным имперским аристократом, считавшим, что он властвует над остальными, и решившим руководствоваться устаревшей дворянской логикой в реалиях нынешнего дня.

Людям нужно попробовать пожить ради себя. Попробовать спасти тех, кого они могут спасти. И… попробовать не возненавидеть тех, кто не мог помочь остальным. Попробовать не утянуть на дно тех, кто мог вести за собой. Не изгонять и не устранять тех, кто с трудом проживает жизнь.

— Мы нуждаемся не в мудрости, а в доброте. В решимости и смелости держаться за те крохи человечности, которых хватит, чтобы не желать другим исчезнуть, пускай даже эти другие нам не нравятся, или мы их ненавидим. И в Союзе сейчас нет ни того, ни другого… В вас также нет доброты… и, скорее всего, не будет.

Говоря, Лена встретила взгляд Ятрая. Ее серебристые глаза горели, когда она смотрела в глаза имперского дворянина цвета ночи.

— Вы забылись, имперская знать. Ваше холодное сердце… есть величайшая глупость.

ᅠ

На западном краю территории боевых действий Нойдафни Легиона мало тем не менее это не значит, что машин не было совсем. Юто, Читори и остальные пробрались через пробелы между их маршрутами транспортировки и местами сбора и пересекли восточную границу Ниантемис.

В прошлом это была территория Республики, примерно век назад ее аннексировала Империя. Зашедшие глубоко в лес, Юто и Читори расселись у огня, и тогда Шиохи рассмеялась. Перекрывающиеся листья сверху рассеивали дым, свет от костра распространялся недалеко, ведь он был разведен в яме. В чаще темного леса…

— У нас получилось, Юто… Спасибо тебе.

К первым лучам солнца следующего утра она исчезла где-то во мраке деревьев.

ᅠ

Обезлюдившее поместье бывшей знатной четы, усыновившей ребенка-жучка, сгорело. Ведь знать — враги жителей Союза, и они, быть может, объединились с Легионом.

ᅠ

Нескольким солдатам Союза, захваченных Легионом во время охоты за головами, удалось сбежать и вернуться к оборонительному рубежу, но ни один лагерь их не принял, и машины все равно перебили каждого. Вдруг ведь они не сбежали, а стали предателями, которых Легион отправил назад?

ᅠ

С позиции, постепенно сдаваемой под натиском Легиона, поступил сигнал бедствия, но окружающие подразделения Союза просто бросили ее. На ней находилось подкрепление, оно состояло в основном из добровольцев и солдат Республики.

Ведь республиканцы и те, кто сражался с ними плечом к плечу, могли быть обращены в бомбы.

ᅠ

В одном подразделении на втором северном фронте убили всех солдат из числа бывших крепостных. Их жизни забрали дружеские солдаты Союза — за защиту эвакуированных детей, спасенных в операции по восстановлению реки Рогиния.

Ведь все беженцы и те, кто их защищает, могут быть как-то «загрязнены» Легионом.

ᅠ

И…

ᅠ

Никаких драматических сцен.

Небо не накрыло море снарядов. Молнии на горизонте не обрушивались. Ничто не предвещало приближающуюся беду.

Самый обычный бой, на оборонительный рубеж наступала та же металлическая армия, по которой велся тот же артиллерийский обстрел, что и вчера или позавчера. И несметное число неиссякаемых теней вдали служило мрачным напоминанием, что также будет завтра и послезавтра.

Беда приключилась не с подразделением на передних позициях на первой линии обороны, где шли самые ожесточенные бои. А с подразделением, направляющимся на линию фронта как подкрепление. Это подразделение первым поддалось отчаянию. Бойцы на передовой сражались непосредственно с наступательными силами Легиона под свист летящих снарядов, но моральный дух солдат в этом подразделении выжимали рвение и возбуждение. Они все еще были спокойны, и это спокойствие легко ломало их сердца.

— И вот к чему мы идем?

Солдаты словно шли навстречу верной смерти. И ведь правда, многие погибли под цунами стального цвета. Они не хотели туда идти. Не хотели погибнуть. Нет. Нет. Нет.

Они ведь…

— Они просто псы знати.

Они подданные. Варги. Чужаки. Крепостные. Носители разных языков. Принадлежат к разным расам. Глупцы, слабые, никчемные. Они сильны и могут сражаться, но бесполезны, ведь почивают на лаврах.

И вот за них надо сражаться?

Жертвовать своими жизнями за слабых и тупых, хотя те ничего не сделали?

Стать пушечным мясом для сильных и ленивых, хотя те никогда на помощь не придут?

— Я не буду гибнуть за них.

А значит…

И поэтому…

— Мы не должны сражаться за них.

ᅠ

На самом деле это не были их истинные чувства.

Они просто потеряли самообладание. Выбрали не солдат, неистово сражавшихся с врагом, не беспомощных гражданских в тылу, на родине или из родных краев — а себя. Только и всего.

Они оправдывались прежде всего перед собой, чтобы не признавать правду. Обман, чтобы им не пришлось сталкиваться лицом к лицу со своей трусостью. Они убеждали сами себя.

Повод для этого им дали волнения в Союзе, вызванные поражением во втором крупномасштабном наступлении и многими ошибками Республики. На деле же причина заключалась в кульминации бесчисленных расколов, вражды и обид, бурлящих под поверхностью со времен становления Союза.

Истинным спусковым крючком стало то, что каждый житель отвернулся от слов «страна справедливости», за которые Союз держался десять лет войны.

Солдаты остановились и кивнули друг другу, все принимали недовольство и желание защитить себя.

«Почему мы должны гибнуть за них? Нам нельзя жертвовать нашими драгоценными товарищами ради них. Да, и это правильно, совершенно точно. Значит, мы будем правы, если бросим их. Мы не должны спасать этих людей». Одни и те же слова и эмоции распространились от взвода к роте, будто плач — в эхо-камере. Когда граница между личностью и группой размылась, они начали говорить не «я», а «мы». Страхи одного перемешивались с недовольством других до тех пор, пока различия между ними было уже не провести.

«Они не такие как мы. Они не на нашей стороне.

Они не такие как мы — а потому что́ бы с ними не случилось, это не наша проблема».

Черта была проведена.

И стоило им стать группой под названием «мы» — единое существо, охваченное одним гневом, — как их решение быстро распространилось на всех, и никто ему не возражал. В конце концов, что такое воля одного человека перед коллективной воли группы? Лишь шипение статического шума. Особенно когда речь заходила про справедливость и достоинство.

Часть подкрепления, направлявшегося на передовую, отступила. Бросила «их» ради «нас». Несколько взводов и рот начали бежать с поля боя.

Одна бабочка, белая и едва уловимая, будто тень, трепетала в снежной тьме.

†

Командирский Легион видел через глаза Ворона, летящего на высоте двадцать тысяч метров над землей, как линия фронта Союза начала рушится. Происходило это не с одним фронтом, а с каждым. Десять фронтов Союза в разное время начали разваливаться, от первых линий до позиций позади, и это затронуло даже направлявшееся к ним подкрепления.

Их не поразил какой-нибудь неожиданный артиллерийский обстрел, не уничтожили Львы, зайдя сзади. Им не приказывали переместиться в другие окопы. Войска позади оборонительного рубежа могли убежать, если захотят, и именно поэтому они первые поддались страху.

<<Вторая фаза по оказанию давления завершена.>>

Разумеется, фронт Союза был огромен, один лишь западный фронт занимал четыреста километров, и поэтому он пока не был разгромлен полностью. Те несколько ушедших пехотных взводов и рот были каплей в море на фоне всей линии фронта.

Если только Легион мог покончить с ними в это время…

<<Переходим к третьей фазе — созданию бреши. Отправить тяжелобронированные машины.>>

†

У людей есть инстинкт самосохранения. Когда на них обрушивается металлическая угроза в лице Легиона, некоторые могут побежать. За убежавшей одной ротой следует другая. Видя, что пехота уходит из окопов, солдаты из окопов поблизости тоже начинают уходить. Бойцы, ожидающие прикрывающего огня из дота позади, уносят ноги, потому что в доте, оказывается, никого нет. Первую оборонительную линию бросают в разгар битвы, а вместе с ней — противотанковые пушки и артиллерийские позиции, обеспечивающие прикрытие огнем.

Некоторые позиции на каждом фронте, и так поредевшие из-за продолжительного наступления Легиона, начали мало-помалу разваливаться с тыла.

И именно в те поредевшие места Легион отправил свой авангард, свои тяжелобронированные машины, которые атаковали в выверенный момент.

†

На этой полосе оборонительной линии было много потерь из-за атак Легиона, и подкрепление требовалось срочно. Тем не менее нужное подкрепление не пришло, и что еще хуже, позиции с противотанковыми пушками на второй линии были брошены — окопы на первой линии остались один на один с роем Динозавров.

Отбить такое нападение они никак не могли.

Несколько позиций прорвали, они не выстояли против ударной волны Динозаврами и сломились под давлением. Также как вода бьется через трещину дамбы, пока не разрушит ее полностью, тяжелобронированные машины Легиона сминали окопы, проникали через первую оборонительную линию и создавали плацдарм, поглощая формирования и окопы с боков.

Подкрепления не было. Вторую линию, откуда велся прикрывающий огонь для сил, противостоящих захватчикам, бросили. Артиллерия не стреляла, опасаясь попасть по союзным войскам: у них не было прямой видимости первой линии, а наблюдатели пропали без вести. Бронетанковые подразделения, действующие как мобильная оборона, которая должна отбрасывать Легион, также не подоспели.

— Плохо дело, капитан… Куда ни плюнь, везде путь преграждают союзные войска!

— Твою мать…

Командир бронетанковой дивизии стиснул зубы, когда услышал доклад от разведки. Он командовал дивизией, отвечающей за мобильную оборону и развернутой на второй линии, позади пехоты на первой.

Войска, бежавшие с первой линии, должны пройти мимо бронетанковой дивизии, и путь, по которому они идут, блокируется. Их неорганизованный побег мешал продвижению бронетанковой дивизии, и поскольку они разошлись по всей зоне боевых действий, то движение было заблокировано во всех направлениях. Для мобильной обороны важна прежде всего мобильность. А необходимость бороться с напуганными солдатами низводила бронетанковую дивизию до стационарных башен, совершенно бесполезных для остановки врага.

Дивизия, гордящаяся своей высокой подвижностью и огневой мощью, была нейтрализована дружественными бежавшими солдатами.

Подкреплений нет, огневой поддержки нет, бронетанковые дивизии не могли выйти на перехват противника. Легиону никто не противостоял, что позволяло вторгнуться еще большему числу машин. Подразделения поблизости, опасаясь, что путь к отступлению будет отрезан к тому времени, как Легион зайдет с флангов, начали бежать, чем вдохновляли другие подразделения также уходить из страха быть оставленными.

При нормальном функционировании армии эту прореху еще можно было бы чем-нибудь заделать. Но ее оставили без присмотра, и она продолжила расширяться.

ᅠ

— Мама. Мамуля. Подожди. Подожди.

На поле боя зазвучал плач ребенка — на поле боя, где все гражданские были давным-давно эвакуированы.

Когда один артиллерист невольно остановился и обернулся, в него вцепился детский силуэт. Мгновение спустя произошел взрыв. Самоходная мина, модель ребенка. На фронтах Союза они встречались реже модели раненого солдата тем не менее эти ходячие бомбы Легиона заполонили поле боя еще десять лет назад.

Но пусть они не были новым оружием, в воздухе, помимо крови и обугленной плоти, разнесся иррациональный страх.

— Р… ребенок только что взорвался!

— Зараженные! Они добрались до фронта!

— Новая модель самоходной мины. Выглядят точь-в-точь как люди! Они реально натравили их на нас!

Искусственный вирус, обращающий в бомбы, новые самоходные мины, неотличимые от людей. Несколько теорий заговора, распространившихся после инцидента с Актеон, по воле случая наложились на взрыв ребенка-мины — резервисты не привыкли их видеть, и из-за этого у них появилось больше поводов для паники и сомнений.

Сами самоходные мины, как, впрочем, и командирская машина, которая послала их для надежного прорыва, и чтобы вызвать замешательство среди убегающих солдат, вероятнее всего, не ожидали такого сильного испуга у них.

Враг в облике человека, неотличимый от настоящего, в самом деле существовал и скрывался в их рядах. Они выглядели как люди, вели себя как люди, но с холодным сердцем искали возможности убить их.

А раз так…

В разгар паники солдаты начали осматриваться по сторонам, их взгляды затуманены подозрениями. Они выслеживали тех, кто был вне их группы, кто не принадлежал к «нам». Тех, кто был не одним из них, кто не был их товарищем, кто, возможно, был врагом.

Ведь перед ними могли быть самоходные мины, бомбы в обличье людей.

Это уже никакой не теоретический враг. Они реальны, эти настоящие враги стремились навредить им.

ᅠ

Несмотря на прорыв первой линии и зарождение ложных подозрений, многие подразделения по-прежнему оставались на своих позициях, а подкрепления спешили на помощь своим товарищам. На их путях вставали убегающие и побежденные солдаты вместе с бронетанковыми подразделениями. Обе стороны блокировали друг другу дорогу или линию огня и были вынуждены просто встать на месте.

Убегающих солдат тут вообще быть не должно, но они отказывались убираться с пути. Возникла тупиковая ситуация. Две группы со злобой требовали друг у друга уйти и не мешать. Все были на взводе, будь то от страха и паники, или от спешки и целеустремленности, и вскоре они начали откровенно переругиваться и кричать. Их бурные выкрики, в которых смешалось волнение и решимость, переросли в споры.

А потом кто-то зашептал:

— Они все равно не наши товарищи. Все мы знаем, что они — враги.

— Они бросили наших товарищей. Все мы знаем, что они — дезертиры, мерзкие предатели.

— Раз хотят встать у нас на пути… то логично будет всех их перебить.

Солдаты, все в одной и той же форме цвета черного металла, направили свое оружие друг на друга, после чего нажали на спусковые крючки.

ᅠ

Убегающие солдаты открыли огонь по союзникам.

Союзники открыли огонь по разбитым солдатам.

Новости об этом пришли от нескольких взволнованных бойцов, которые все видели, и это пламя распространилось в разгар паники и хаоса при отступлении. Недоразумения, презрение и подсознательная злоба перемешались и превратились во что-то неузнаваемое.

Пока враг наступал спереди, солдаты начали убивать друг друга сзади, потому что не могли довериться даже собственным товарищам. Врагами стали все, психика человека не выдерживала постоянный страх смерти.

Солдаты видели, как их соотечественников убивают трусливые чужаки, сбежавшие с поля боя.

Солдаты видели расстрелянных людей без суда и следствия из их родных краев. Сомнений нет, это сделали те, с кем они никогда не поладят, — люди из соседних селений.

Они убивают наших товарищей. Они — знать, зверолюди, крепостные, оккупанты, чужаки, дезертиры, надменные старшие, которым должность ударила в голову, бесполезные резервисты. Они уничтожают нас, наших драгоценных товарищей.

Они — враги. Как нам сражаться плечом к плечу с врагом? Они просто предадут нас, просто оставят нас гнить, просто… убьют нас, как убивают эти железяки. Мы не будем с ними воевать. Нам мерзко уже от того, что находимся рядом с ними.

Теперь мы можем доверять лишь себе!

Огромная структура под названием армия Союза состояла из представителей бесчисленных слоев общества и разных атрибутов. Это создавало иллюзию, что все были на одной стороне. Но в этот миг иллюзия разбилась. И все распались на несметное число небольших групп.

†

Для офицера Республики под именем Вацлав Миризе соседняя Империя Гиаде несла скрытую угрозу, и, будучи полковником, он узнал о ее устройстве и слабостях.

<<Третья фаза, обращение западного фронта против Союза, завершена. Провести полномасштабную атаку.>>

Бесстрастно наблюдая за развалом армии Союза через разведданные Ворона, Безликий отдал приказ.

В Империи намеренно разделили людей на множество групп и сеяли между ними вражду, чтобы они не объединились и не восстали. Разные группы подчинялись разным знатным семьям, сохранявшим единство из-за общих интересов и уз крови.

Знать — связующий мост между людьми — убрали в революции, но огромное количество трещин среди населения остались на своих местах, и демократия была установлена только на словах. Теперь же она рухнула.

Десять лет Союз смело воевал благодаря обширной территории и большому населению, но в конце концов их «победа» в первом крупномасштабном наступлении привела к поражению. Оправдываясь войной, они пренебрегали внутренним давлением, которое нарастало в стране месяцы и годы. Уничтожение Морфо — на первый взгляд великолепный успех, но на деле он не имеет смысла.

Срочной необходимости разбираться с проблемами не было, и именно поэтому народ Союза до самого конца оставался слеп к тому, что страна гибнет.

Последним гвоздем в крышку гроба стало раскрытие общественности новостей о жучках, о предательстве Республики. Они своими же руками посеяли по всей стране семена сомнений, семена краха. Заложили в свое же население поверхностное убеждение, будто их сограждане теперь чужаки — будто остальным нельзя верить. Тем самым расколов общество на множество небольших групп.

<<1-й эшелон, выдвигайтесь. Преследуйте обращенную в бегство армию западного фронта.>>

†

Солдаты отказались от ярлыка «армия Союза», а вместе с ним — ото всех иллюзий, фантазий и связующих уз, которые он насаждал. Армия, как структура, развалилась, и, быть может, в то же время Союз, как страна, тоже.

Эта мрачная сцена отображалась на голографическом экране в командном центре, и начальник штаба Виллем повернулся к старшим офицерам и командирам штаба западного фронта. К этому моменту вооруженные силы Союза перестали существовать как армия. Легион больше ничто не сдерживало.

И все же…

— Есть предложение, генерал-лейтенант. Прошу развернуть резервы центрального региона и подразделения гражданских Варгов на рубеже прикрытия Харутари. С их помощью…

В армии западного фронта имелись сотни тысяч солдат, в это число входила и материально-техническая поддержка длиной более чем в сто километров.

Если они уйдут с линии Зентис-Хистрикс на восточном крае территорий боевых действий, все фермы и заводы по пути их следования будут уничтожены, а земли превращены в поле боя. Отступление ударит по производственным мощностям, что затронет и продовольствие. Это равносильно медленному, но верному самоубийству.

Но так все равно лучше, чем быть истребленным прямо сейчас.

— Всем силам западного фронта отступить к линии Харутари.

ᅠ

Похожие решения принимали на остальных фронтах Союза. Все фронты отступали к своим рубежам прикрытия. Нынешнюю оборону, и так возведенную на самом краю территорий боевых действий, пришлось оставить, так как поступил приказ об уходе на производственные зоны.

Каждый знал, что это, по сути, самоубийство. Но других вариантов у них не было.

ᅠ

— Господин Ятрай…

— Мы должны выдвигаться, ведь выбора нет, верно? Паршиво.

Ятрай шел по коридору быстрым шагом, за ним — напряженный лейтенант. Его подразделение, дивизия Безумные кости, должно участвовать в операции «Оверлорд». Иными словами, они должны находится в состоянии готовности, и их нельзя посылать в оборонительные бои на любом фронте.

Однако теперь, когда все фронты до единого рухнули, дни Союза были сочтены. Дивизия Безумные кости и элитные подразделения других знатных домов должны предупредить разгромное поражение, пусть даже ценой операции, их последней надеждой.

— Столичная дивизия Блуждающий огонек тоже в деле? Ага… И я так понимаю, Брантолотам также придется послать свой «Пламенный леопард».

Каждая фракция размещала свои подразделения на окраинах столицы под предлогом поддержания общественного порядка, но на самом деле у них была неявная цель — держать друг друга под контролем. Тем не менее ситуация сейчас стала настолько плохой, что от них правда требовалось поддержать порядок. В прошлом эти подразделения сдерживали враждующие фракции и защищали столицу Империи, которая захватывала территории и правила ими, и не предполагалось, что их когда-нибудь пошлют на передовую, но дошло до того, что выбора не осталось, и им придется выдвинуться из столицы.

— Впрочем, разберемся. У нас хватит людей, чтобы сохранить мир, к тому же есть повод объединиться.

Если эрцгерцогиня Брантолот совсем вышла из ума и даже в такое время начнет свои политические войны, кто-то изнутри фракции вмешается и наведет порядок. С этих пор вряд ли они будут в положении, чтобы развлекаться глупыми и бессмысленными играми.

Ятрай удержался и не стал щелкать языком, но все равно резко высказался. Дом Ноузенов прятался в тени марионеточного императора в Империи, но лишь затем, чтобы потом избежать собачью смерть, спрятавшись за спиной президента, который продвигал демократию.

Насадить демократию и управлять людьми у дома Ноузенов не получилось из-за войны с Легионом. Или, возможно, из-за того, что старший сын главы убежал в другую страну, зная, к каким волнениям это приведет.

— Я злюсь на вас, маркиз Ноузен, господин Рейша. В этот раз дом Ноузенов взаправду утратил свое положение.

ᅠ

Раз выдвинулись элитные подразделения, выведенные из битв для защиты столичной области, то и у ударной группы нет причин оставаться на своем месте. Им приказали развернуться на ближайшем поле боя, западном фронте.

— Сделать безопасным путь к отступлению?.. — спросил Шин.

— Оборонять пути Сильвас с четвертого по седьмой. Наша нынешняя задача — вернуть отступающие подразделения с территории боевых действий Блан Роуз.

Грета, сидя за столом, смотрела на Шина и продолжила холодным тоном:

— О возвращении полковника Миризе пока речи не идет. Это не значит, что из-за этого вы можете своевольничать.

— Да… Я знаю.

Шин говорил покойному генерал-майору Альтнеру, что он — солдат. Биться до самого конца — таким была его, «восемьдесят шесть», гордость.

Однако эмоции в нем взвыли, требуя предать, ведь Союз предал его первым. Логика подсказывала, что стоит ему уступить сейчас, уступать придется и дальше.

Не прощай предательства. Сражайся со всей своей решимостью.

Но… он знал, что сейчас непозволительно поддаваться собственным желаниям. И потому стиснул зубы.

— Знаю. Я «восемьдесят шесть» и солдат.

Он впервые ощутил, как звание «восемьдесят шесть» давило на него.

ᅠ

Линия фронта отодвинулась к производственным территориям, и новой линией стала основная база ударной группы, расположенная на западном краю Сильвас. Это место больше не подходило для проживания члена королевской семьи другой страны или дочери влиятельной семьи.

Офицеры Союза прибыли на основную базу на небольшом самолете, вероятно, отправленным под большим давлением. Они должны были эвакуировать Вика и Зайшу. Именно Зайша сейчас стояла напротив офицеров. Одна.

— Его высочество никуда не пойдет. Дом единорогов не простит себе позорное бегство и отказ от товарищей.

Ее тон и выражение лица были холодны, очевидно, что девушка не намерена уступать. Встала спиной к двери комнаты принца — пустой комнаты, но она молча давала понять, что никого не впустит.

— Госпожа, пожалуйста… — испугавшись, сказал один из офицеров.

— Я разве разрешала тебе говорить, плебей? — хладнокровно перебила она, ее глаза сверкали бледным цветом молнии, оттенок королевского дома. — Я пойду одна, и вы это примете. Этого должно быть достаточно, чтобы Союз заявил, что проявил должную осмотрительность.

ᅠ

Увидев приближение небольшого самолета, Вик взял Фредерику и спрятался в контейнере Файда, откуда внимательно и следил за разворачивающимися снаружи событиями.

— Со мной одним должно сработать, но и тебе нельзя отступать. Пусть в руках «восемьдесят шесть» будет как можно больше карт, чтобы от этой базы так просто не отказались.

Ключ к спасению Союза и всего человечества. Императрица должна оставаться в надежных руках «восемьдесят шесть».

— Но Зайшу ты все равно отсылаешь?..

— Она моя гарантия на всякий случай, человек, который встанет вместо меня… Пока она жива, пусть даже про меня или мой полк ничего не будет слышно, Объединенное королевство все поймет.

Если Союз сохранит этим хотя бы толику уважения, им не придется мириться с эгоистичными запросами иностранцев, даже если эти иностранцы — королевская семья.

Все-таки сейчас страна не могла позволить себе мириться с такими проблемами.

Фредерика опустила взгляд… Вик также избавился от карты в своей руке. Принц-гадюка сражался плечом к плечу с Шином и остальными и оставался на их стороне. Он делал это, чтобы не пришлось бросать их сейчас.

— Прими мою благодарность.

— Пи, — согласился с ней Файд.

Вик усмехнулся.

— У тебя нет причин так говорить. Ты сама лишь шестеренка в механизме… Я делаю это по своей воле.

ᅠ

Когда на Дастина упала высокая тень девушки, он заговорил прежде, чем она успела что-либо сказать:

— Я сделал свой выбор. Я не стану причинять тебе боль.

Хотя Дастин в глубине души догадывался, что этими словами сделает ей больно. Но по-другому никак. Он — бессильный, ленивый трус, посчитавший себя святым. Так ничего и не предпринял, а теперь его подразделение должно выдвигаться. Он ни на что другое не решился и знал, что этот выбор сделает ей больно.

— На церемонии во время фестиваля Революции…

Два года назад, во время фестиваля Революции, когда он еще не сомневался в себе…

— …я спросил, как долго это будет продолжаться. Как долго мы, Республика, будем преследовать «восемьдесят шесть». Тогда я верил, что сам никогда не поступал также. Но это не правда. Мы одинаковы. Мы все клали все, чем дорожили, на одну чашу весов, и все остальное — на другую. Нам не хватало сил выбрать обе, поэтому мы пытались защитить то, что было важно.

Республика и Дастин были слишком слабыми, и они остановились лишь на одной чаше.

— Мы решили отказаться от «восемьдесят шесть». От справедливости. От Читори. Мы отвергли любовь и связи. А избавившись от того, что считали прекрасным…

От того, что было честным и правильным. От любви и уз. Избавившись от них, они также избавились от кое-чего, что было таким же прекрасным, правильным и незаменимым.

— …люди отвергли… справедливость.

Анжу, стоя позади него, не ответила. Он почувствовал необузданную неприязнь — такую ауру Анжу излучать никак не могла. Потому с сомнением обернулся и увидел Шиден.

Он застыл в нерешительности. Шиден сощурилась, она смотрела на него будто на мусор.

— А теперь слушай-ка внимательно…

— П-прости! Я думал, это Анжу…

Дастин разволновался еще сильнее, потому что понимал, что их нельзя спутать. Обе девушки высокие, да, но Шиден заметно выше, по-другому сложена, а еще у нее волосы короче. Не говоря уже про цвет кожи, волос и глаз.

— Тебе ой как повезло, что это не Анжу пришла, недоумок. И что не Крена или Фредерика, или малыш Бог Смерти, или Райден. Я им не расскажу. И твоя чушь меня ни капли не задела, — выплюнула Шиден.

Дастин осознал, что своими словами правда собирался причинить боль. Шиден, видя, что он оцепенело стоял, повернулась к нему спиной и махнула рукой.

— Сделаю вид, что не слышала… Постарайся обдумать все хорошенько к тому времени, как мы вернемся.

ᅠ

— Анжу…

Почти пришла пора выдвигаться тем не менее Анжу стояла неподвижно в раздевалке и лишь вяло подняла голову, когда ее окликнули. Она такой была с их ссоры с Дастином. Крена услышала об этом от Фредерики и, кусая губу, пришла проведать ее.

Какой же идиот этот Дастин, на него обязательно выльют холодную воду, когда группа вернется с операции. Или пусть все подразделение опрокинет на него ведра с краской, что чуть не произошло с Леной в ее первый день. Пока будет смывать с себя краску и отстирывать вещи, скорее всего, еще и простудится.

Когда они вернутся…

Анжу изобразила на лице слабое подобие улыбки, ее небесно-голубые глаза устремились на Крену. Эти глаза полнились любовью к Дастину. Эти глаза были оттенка, который она ненавидела.

— Крена-чан… Извини, что заставляю беспокоиться. Я столько хлопот всем доставляю, да?

Крена отрицательно качнула головой, но улыбка Анжу оставалась слабой.

— Мне жаль. Я… Я, наверное, буду мешать в этой операции. Наверное, я буду тянуть всех вниз. Взгляни на меня. Я вроде как капитан, но у меня просто не получается быть спокойной… Мне жаль. Правда жаль. Я слабая и ничего не могу сделать, но притворяюсь сильной и способной… и я даже прокляла Дастин-куна, вот почему…

Крена перебила ее:

— Я!

Я… Я всегда…

— Я всегда считала тебя потрясающей, Анжу. Ведь ты могла желать счастья. Ты могла желать счастья с другим человеком и сказать ему о том, что чувствуешь.

Даже на смертоносном и кровавом поле боя восемьдесят шестого сектора, где каждому суждено было сгинуть в конце пятилетней службы, где никто не знал, переживет ли он завтрашний день.

И хотя они сбежали из восемьдесят шестого сектора, она потеряла Дайю. Снова и снова они задавались вопросом, смогут ли и дальше держаться за свою гордость. Но она все равно могла подойти и сказать: «Вернись ко мне. А я вернусь к тебе».

— Я всегда боялась, поэтому не чувствовала того же, что и ты. И даже если ты слабая… Нет, именно поэтому…

Ее небесно-голубые глаза ни разу не дрогнули. Крена, вероятно, не достучалась до нее. Но ничего страшного. Пускай она не поймет сейчас. Может, потом, когда будет больно или когда наконец-то обретет покой. До нее непременно дойдет. Анжу увидит себя такую, какой ее видит Крена.

— …ты удивительна, Анжу. Я правда так думаю.

ᅠ

— Оставшиеся гражданские в городе Фортрапид должны быть эвакуированы, а если такой возможности нет, пусть ищут убежище на базе. Мы обустроим позиции в полосе к западу от леса Засифанокса, — сказал Шин, передавая сообщение Греты, пока та была слишком занята из-за подготовки к операции.

— Я в курсе. Сама ведь офицер, — слегка кивнула младший лейтенант Першман.

Ударная группа, как подразделение для наступательных операций, отправится помогать армии западного фронта с отступлением. В то же время младший лейтенант Першман, а также бригада обслуживания и персонал базы, займется созданием оборонительной линии к западу от густого леса, окружающего базу.

Военные инженеры уже прибыли в Харутари, чтобы возвести рубеж прикрытия, однако операцию ударной группе надо завершить быстро… а значит рубеж получится кое-как, хотя это все-таки лучше, чем вообще его не иметь. В общем, времени у них в обрез.

— Запроси помощи с укреплениями у Вульфсринов… Если нужно, могу оставить Бэрнольта или кого-нибудь из его подразделения, чтобы подсобили с этим.

— Мы разберемся. Я покажу, на что способна старшая дочь, которая десять лет держала в узде пятерых сорванцов, похожих на буйных волков, — пошутила она без тени улыбки. — Я молюсь о вашем благополучии, капитан. Вернитесь в целости и сохранности.

Шин впервые видел идеально исполненное воинское приветствие младшего лейтенанта Першман, одетой в свою военную форму.

ᅠ

Граждане Республики были эвакуированы в Монтизото, рядом, на южном крае западного фронта, находились территории боевых действий Блан Роуз и Нойгардения. Здесь еще не пролегала линия боевого столкновения, но было уже близко: фронт отступил, и появилась необходимость развернуть рубеж прикрытия.

В Монтизото поступил сигнал к полной эвакуации вглубь страны. Однако помимо сигнала не было ничего — в этот раз никаких поездов или автотранспорта. Союз больше не располагал такими возможностями.

— То есть вам придется идти на своих двоих. Эвакуироваться вы будете пешком. Я сопровожу вас до безопасного места, дети постарше должны вести младших за руку. Пока пытайтесь успокоить младших, чтобы не плакали.

Других военных полицейских здесь не было. Все разошлись по городу и инструктировали остальных. Капитан военной полиции, начальник, собрал детей в одном месте, и один из старших мальчиков, Миэль, с серьезным видом кивнул.

ᅠ

Вся армия фронта исчислялась сотнями тысяч людей, машин и пушек. Понятное дело, отступление предстояло тяжелое, особенно с учетом непрекращающихся боев. Не все подразделения уйдут разом. Первыми отступят вспомогательные подразделения, находящиеся в самом заднем ряду, безопасный путь им обеспечат резервные подразделения.

Чтобы с уходящими с линии Зентис-Хистрикс ничего не случилось, резервные подразделения пересекли территорию Монтизото по пути в Нойгардения, несколько раз они проходили мимо групп эвакуирующихся республиканцев.

Проходили мимо, и у каждого возникала мысль: «Мы разве спасали их не затем, чтобы они стали подкреплением? Фронты рушатся, и уже столько людей полегло. Они могли бы пополнить ряды. Нас же сейчас используют как пушечное мясо».

И вот они остановили случайную группу эвакуирующихся и потребовали — даже детей и младенцев — повернуть назад и вернуться на поле боя. Десять лет им разрешалось принимать решения на месте без законного обоснования с молчаливого согласия, и теперь этой властью откровенно злоупотребили.

Тем не менее вооруженные солдаты заставляли безоружных гражданских. Как тут сопротивляться… И они не смогли бы. Но так получилось, что неподалеку проходили добровольцы из Республики. И среди беженцев у нескольких оказалось огнестрельное оружие. Теперь это была группа жителей Республики, переживших два крупномасштабных наступления и готовых бороться за выживание в третьем конфликте.

Они отбились со всей яростью и жестокостью. Резервные силы, наставившие свои стволы на республиканцев без явного намерения открыть огонь, встретила мгновенная контратака. Их поглотила разозленная толпа и сокрушила, не дав даже возможности отбиться.

После этого конфликта остался лишь гнев на гонения армии Союза — и брошенное оружие резервного подразделения.

ᅠ

Группа республиканцев восстала на территории Монтизото, на южном краю рубежа прикрытия Харутари на западном фронте. Примерно в то же время лидер Отбеливателей — Ивонна Примула — и ее соратники сбежали из тюрьмы в Санкт-Йеддере, ворвались и заняли частную резиденцию какого-то высокопоставленного чиновника в Союзе. Ни одно из этих ненормальных событий не дошло до прессы.

Взяв в заложники президента Союза Эрнеста, группа провозгласила свою независимость и создала Новую Республику Сан-Магнолию на территории Монтизото и соседней территории боевых действий Нойгардения.