Гарри Поттер: Второй шанс Глава 101

Углубившись в лес достаточно далеко от замка, я останавливаюсь и закрываю глаза. Некоторое время я стою неподвижно, стараясь расслабиться, паутиной прокладывая через лес незримые магические сети, шаг за шагом, одну за другой, чтобы ничто здесь не могло укрыться от моего взгляда. Здесь и сейчас, я чувствую его силу, чувствую его мощь, его магию, породившую каждого лешего и водяного, каждого вурдалака и упыря, что скрываются в его непроглядных зарослях. Сейчас эта темная, глубинная магия сопротивляется, противостоит мне, чувствуя исходящую от меня угрозу. Как и всегда применяя колдовство такого уровня, я чувствую, что в игру вступают силы гораздо более глубокие и древние, чем те, с которыми я могу совладать или которые хотя бы в силах понять. Я чувствую, как мои магические сети напрягаются, натягиваются до предела, отторгаемые магией леса, и крепко стискиваю челюсти, пытаясь удержать их еще немного. Когда я понимаю, что сеть вот-вот лопнет, я сам обрываю нити, поспешно и неаккуратно, так что несколько из них все же бьет по мне самому, несильно, но достаточно ощутимо, чтобы сбить меня с ног. И за секунду до того, как все заканчивается, уже падая в мягкий, как пуховое одеяло, декабрьский снег, я знаю, что Фиренц попался. В нескольких милях к северу от меня, в тот самый миг, когда я уже обрывал собственноручно натянутые магические нити, он наступил на одну из них и наконец-то попался.

Я удовлетворенно хмыкаю и аппарирую.

Пространство искажается и смыкается вокруг меня, чтобы вытолкнуть мою физическую оболочку на несколько миль севернее. Я не слышу хлопка, но птицы, с криками взмывающие с близлежащих деревьев в чуть светлеющее небо, ясно свидетельствуют о том, что в тишине леса он показался резче обычного.

Фиренц стоит прямо напротив меня, скрестив руки на груди и хмурясь с такой силой, что его брови сходятся на переносице в одну прямую черту.

– Ты напрасно сюда пришел, маг, – говорит он. – Ты знаешь, тебе здесь не рады.

– Я хочу, чтобы ты рассказал, что вы, кентавры, знаете о моем будущем, – напрямик говорю я, не желая тратить время на учтивости и пустые слова, не нужные сейчас ни одному из нас.

– Ты представляешь себе, о чем просишь меня, человеческий сын? – спрашивает Фиренц, и в его лице и голосе появляется жесткость, которой я не видел у него никогда прежде, даже тогда, когда собственные сородичи навсегда изгнали его из леса. – Ты должен был понять, твои знания и без того превосходят пределы разумного, и я не стану открывать тебе большего. Кентавры не вмешиваются в судьбу, Гарри Поттер, мы лишь наблюдаем на расстоянии за тем, как вершится предначертанное, и это наш великий дар и наше вечное проклятие.

Я глубоко вдыхаю колючий морозный воздух, стараясь не заводиться с пол-оборота. Кентавры никогда не были легкими собеседниками, но мне просто необходимо найти способ получить от Фиренца ответы, потому что каким-то образом я уверен абсолютно точно, что другой возможности у меня не будет.

– Я не прошу тебя открывать мне тайны мироздания, – говорю я, стараясь осторожно подбирать слова. – Я только хочу знать, не управляет ли снова моей жизнью какое-то глупое пророчество. Неужели что-то изменится от того, что я получу ответ?

Некоторое время Фиренц ничего не говорит, настороженно прислушиваясь и напрягшись всем телом, будто бы готов вот-вот броситься наутек, но потом снова переводит взгляд своих бледно-сапфировых, почти прозрачных глаз на меня.

– Я не должен говорить с тобой, Гарри Поттер, одним только этим я иду против воли своих сородичей. Но я скажу тебе одну вещь, только одну и только теперь, и если ты попробуешь найти меня снова, то, клянусь Морганой, я сделаю все возможное, чтобы задуманное Селином совершилось, как нашептали ему звезды, – он говорит шепотом, торопливо, совсем не так, как обыкновенно говорят кентавры, и я ловлю каждое его слово, чувствуя, как по спине неизвестно от чего расползаются мурашки. – Судьбу, Гарри Поттер, невозможно стереть и нельзя изменить. Она неотвратима, как день, и ты следуешь своей судьбе, даже когда считаешь, что идешь ей наперекор. Судьба есть у каждого человека, разные люди оставляют на полотне жизни разный след, кто-то заметный, кто-то – едва уловимый, но никто и ничто не проходит бесследно. Ты, Гарри Поттер, с твоей силой и твоими знаниями, несомненно, оставляешь крупный след, даже не желая этого, достаточно крупный, чтобы попасть в поле зрения человеческих пророков. Но не гонись за Пророчествами, потому что сама судьба ведет тебя и, желаешь ты того или нет, ты будешь следовать ей, ибо твой выбор ей давно известен. Время еще не пришло, но когда твой путь откроется тебе, удостоверься, что у тебя хватит мужества пройти его до конца.

Он замолкает и оборачивается, настороженно прислушиваясь к лесным шорохам. Я слышу, как вдалеке, за пределами видимости, хрустит, приминаясь под чьими-то шагами, снег, и порывисто хватаю кентавра за руку.

– Фиренц, пожалуйста, что стало с Волдемортом? Что тебе известно о магии духа и каким образом это связано со мной?

– Я должен идти, – говорит он, вырываясь из моей хватки. – Ты сам найдешь ответы, когда придет время, я рассказал тебе все, что мог. Но ты приходил ко мне вовсе не за ответами, ведь так?

Он разворачивается и бросается прочь, раскидывая сильными копытами снег, который переливается и мерцает в блеклом лунном свете, и я понимаю, что получил от него все, что только мог, а еще что этот разговор только сильнее все запутал.

Стук множества копыт, глухой сквозь снежный покров, но странно отчетливый в предутренней тишине леса, становится все ближе, и я не знаю, чем придется заплатить Фиренцу перед своими сородичами за этот короткий разговор. Но он был прав, я приходил к нему вовсе не за ответами.

Я аппарирую прежде, чем темные силуэты Селина и остальных кентавров на горизонте обретают четкость, а затем иду по глубокому рыхлому снегу к Хогвартсу, наверное, не менее часа, мысленно проклиная магический запрет на аппарацию в непосредственной близости от замка. Поднимающийся ветер раскачивает верхушки деревьев и швыряет в лицо колючие пригоршни снега, предвещая скорую бурю, закручивает волчком холмы снега, окружающие Хогвартс, и я вздыхаю с облегчением, когда сквозь мутную пелену вьюги показывается ровный спокойный свет, льющийся из окон замка. Я с трудом открываю тяжелые двери заледеневшими руками, а затем еще некоторое время стою, привалившись к ним спиной, слушая вой непогоды за неприступными стенами Хогвартса.

Руки слушаются с трудом, и я через силу сгибаю и разгибаю пальцы несколько раз до тех пор, пока от притока крови по коже ни расползаются омерзительные мурашки. Из Большого зала уже доносятся голоса подтягивающихся к завтраку студентов, поэтому у меня остается совсем немного времени на то, чтобы вернуться к себе, скинуть отяжелевшую от снега зимнюю мантию и пойти на завтрак вместе со всеми, чтобы избежать очередных косых взглядов директора и преподавателей, воображающих, что мое стремление к уединению – очень плохой признак, свидетельствующий о том, что я так до сих пор и не оправился от летней аварии. Несколько студентов, встречающихся мне по пути в мою комнату, бросают дикие взгляды на мою мантию, мокрую, грязную и сильно потрепанную после длительной прогулки по Запретному лесу, а Оберон разражается очередной тирадой про мой совершенно неподобающий внешний вид.

– Грязный, словно уличный попрошайка! А ну стой, даже не думай топтаться по этому чудесному ковру ручной работы своими замызганными ботинками! – кричит он мне вслед, но я игнорирую его угрозы, равно как и воззвания к моей совести, и, наспех натянув чистую мантию, отправляюсь в Большой зал.

Студенты сегодня выглядят необычайно взбудораженными: гул голосов в зале громче обычного, а Рон Уизли за гриффиндорским столом что-то оживленно рассказывает восхищенно внимающим однокурсникам, активно жестикулируя сосиской в беконе. Я все еще смотрю на него, когда вполголоса спрашиваю у Ремуса:

– Это просто мое воображение, или в Хогвартсе намечается какое-то событие?

Однако вместо Ремуса, который все еще выглядит слабым и слишком измотанным недавним полнолунием, мне отвечает сидящая по другую сторону от меня МакГонагалл:

– В эту субботу у Гриффиндора состоится большой матч с Хаффлпаффом, сейчас только и разговоров, что о квиддиче. В этом году Хаффлпафф лишился своего блестящего ловца: Седрик Диггори окончил школу и, боюсь, им так и не удалось найти ему достойную замену. Это дает Гриффиндору хорошие шансы на победу, никто не может сказать наверняка, чья команда победит.

Профессор сама выглядит едва сдерживающей предвкушение, и это вызывает у меня невольную улыбку.

– Почему Невилл? – неожиданно спрашиваю я, и профессор Трансфигурации вскидывает на меня удивленный взгляд. – Вы могли бы сделать ловцом своей сборной кого угодно, и все же выбрали его, неужели это была самая правильная кандидатура на такое место?

– У мальчика есть потенциал, – уклончиво отвечает МакГонагалл, но мое любопытство оказывается сильнее чувства такта, поэтому я продолжаю расспросы, и профессор уже выглядит заметно раздосадованной тем, что затронула в разговоре со мной тему квиддича.

– Это все Фрэнк Лонгботтом, один из хогвартских попечителей, верно? – вполголоса спрашиваю я, и МакГонагалл бросает быстрый взгляд по сторонам, чтобы убедиться, что наш разговор никто не слушает. Но преподаватели и студенты кажутся слишком заинтересованными собственными беседами, поэтому я так же негромко продолжаю: – Наверняка хочет сделать таким образом из своего сына настоящего чемпиона, а вы в свою очередь не нашли подходящий повод, чтобы ему отказать?

– Иногда стоит отставить собственное желание или нежелание на задний план и сделать так, как будет лучше для всех, – наконец сдержанно отвечает МакГонагалл, явно недовольная моей назойливостью. – Я хочу сказать, что Фрэнк Лонгботтом прекрасный человек, он сделал столько всего для блага школы. Он единственный из всех попечителей имеет вес против Люциуса Малфоя, который, дай ему только волю, уже давно бы навел здесь свои порядки. На фоне этого не так уж и важно, получит Гриффиндор очередной кубок по квиддичу или нет, у нас и без того было достаточно достойных побед.

Я мысленно признаю, что определенная логика в ее рассуждениях есть, правда, скорее слизеринская, чем гриффиндорская. МакГонагалл, судя по всему, тоже прекрасно это сознает, поскольку после этой фразы не произносит ни слова, неожиданно проявив живейший интерес к брусничному пуддингу. Отделаться от неприятного разговора нам с профессором Трансфигурации помогает прибытие почты: совы влетают в Большой зал через распахнутые окна под самым потолком, заколдованные так, чтобы не пропускать в помещение декабрьский мороз, и все задирают головы, высматривая среди многих и многих птиц своих питомцев.