Гарри Поттер: Второй шанс Глава 110

Тем временем к нам подбегает Деннис Криви, и в руках у него какая-то книга.

– Привет, Гарри! – говорит он, широко улыбаясь. – Я знаю, ты не был на последнем матче. Но мы с Колином делали фотографии, и подумал, может быть, тебе будет интересно взглянуть. Ведь Гриффиндор победил, так что…

Он вручает мне свою книгу, которая оказывается альбомом с фотографиями, где на снимках проносятся ало-золотыми вихрями гриффиндорские игроки в погоне за кваффлом, а на заднем плане ликующе кричат болельщики гриффиндорской сборной.

– Деннис, не думаю, что Гарри будет интересен квиддич, – немного смущенно начинает старший из братьев Криви, но я перебиваю его.

– Отчего же, мне нравится квиддич. Спасибо, Деннис.

Мы вместе рассматриваем фотографии игроков, закладывающих в воздухе сумасшедшие виражи, и я сам не замечаю, как оказываюсь втянут в бурное обсуждение квиддича с братьями Криви.

– Мартин Годдерби, Манчестер, – взбудоражено говорит Деннис, тыкая пальцем в фотографию, на которой Фред или Джордж Уизли делает обманный маневр, а затем бладжером выбивает кваффл прямиком из рук хаффлпаффского охотника. – Впервые применил этот маневр в тысяча девятьсот шестьдесят третьем, но был дисквалифицирован.

– Его дисквалифицировали за то, что он врезал битой по голове ловца противоположенной команды вместо бладжера, – возражаю я, тоже вспомнив тот случай. – А прием с бладжером и кваффлом позже в том же году применялся на международных соревнованиях по квиддичу и был признан не противоречащим квиддичным правилам.

Я не замечаю, как проносится время: у меня годами не было возможности вот так вот сидеть с кем-либо и как ни в чем не бывало обсуждать квиддич. Совсем как давным-давно, с Роном, когда мы еще не знали войны и смерти, а борьба со злом казалась лишь одним большим приключением, когда горечь совершенных ошибок и жажда мести не сжирали нас заживо, а ощущение чужой крови, покрывающей руки по самый локоть, не окатывало посреди ночи удушливой волной. Это так хорошо, что я приказываю мерзкому внутреннему голосу, твердящему, что я не заслужил такого счастья после всего, что было, заткнуться, и наконец-то позволяю себе расслабиться.

Когда Невилл спускается вниз из общей спальни, сжимая в руках набор подрывного дурака, и находит взглядом меня в компании братьев Криви, на его лице отражается легкое удивление. Но Криви оказываются не против тоже сыграть в подрывного дурака, поэтому мы играем в вчетвером, разговаривая и подшучивая друг над другом, и все впервые за уйму лет кажется таким простым и правильным, что я, вероятно, попросту схожу с ума от этого чувства и начисто теряю бдительность. Поскольку когда портретный проем открывается, впуская в гостиную Рона и Гермиону, я улыбаюсь и приветственно машу им обоим рукой.

У Рона при взгляде на меня становится такое выражение лица, словно его ударили, и оживленный гогот вокруг мгновенно затихает.

– Что он делает в гриффиндорской гостиной? – негромко, но угрожающе спрашивает Рон, приближаясь к нашей уютной компании, и братья Криви словно съеживаются под его опаляющим взглядом, отодвигаясь подальше, в то время как другие гриффиндорцы отводят глаза в сторону, делая вид, что ничего не происходит.

– Это я его пригласил, – с вызовом говорит Невилл, тоже поднимаясь и смело глядя Рону в глаза, хотя дрожащий голос без труда выдает его истинные эмоции. – Гарри мой друг, разве я не могу пригласить друга в гостиную?

– Гриффиндорская гостиная – для гриффиндорцев, – жестко произносит Рон. – Зачем ты привел сюда этого шпиона?

– Гарри не шпионит для преподавателей, – раздраженно отзывается Невилл.

– Ты в этом так уверен, Лонгботтом? – издевательски спрашивает Рон, поднимая брови. – Может быть, тогда сам спросишь своего друга, о чем он так рвался поболтать со Снейпом сегодня утром?

– Мои дела со Снейпом тебя не касаются, – отрывисто говорю я, тоже поднимаясь с кресла и в упор глядя на Рона.

– Мне совершенно плевать на Снейпа и на тебя, Поттер, – говорит Рон, выплевывая мою фамилию с такой интонацией, что секунду или две я не могу избавиться от чувства, что со мной говорит Драко Малфой, хлебнувший Оборотного зелья и принявший облик моего лучшего друга. – Катись из нашей гостиной, понятно?

– Ты не можешь вот так вот… – начинает побагровевший от унижения и гнева Невилл, но я останавливаю его мягким жестом и качаю головой.

– Не стоит, Невилл. Оно того не стоит. Увидимся позже.

Я киваю на прощание Невиллу и братьям Криви и протискиваюсь мимо Рона к выходу из гостиной, стараясь не соприкоснуться с ним плечами. Вокруг стоит полная тишина, резко контрастирующая с тем шумом и смехом, которые наполняли гостиную, когда я только вошел. И никто из гриффиндорцев так и не смотрит на меня в открытую, все они отводят глаза, по-прежнему делая вид, словно ничего не происходит. Все это для меня совершенно дико, потому что я не понимаю, что мог сделать Рон, чтобы достичь такого авторитета среди гриффиндорцев, и был ли в таком случае я сам там, в прошлой жизни, для него помехой, преградой, мешавшей достичь того же уважения.

– С тобой мы еще поговорим, Лонгботтом, – цедит сквозь зубы Рон, прежде чем выйти вслед за мной из гостиной.

Портрет захлопывается, отрезая все звуки, и мы с Роном оказываемся в сумрачном коридоре. Ветер завывает за пределами гриффиндорской башни, просачивается внутрь, искажая пламя факелов, играя неровными беспокойными тенями на каменных стенах.

Я молча смотрю на Рона, ожидая, что он заговорит первым.

– Держись подальше от нашей гостиной, Поттер, – не обманывает моих ожиданий Рон, и я вижу, как его рука гневно сжимает в кармане мантии волшебную палочку.

– Я не стану подчиняться твоим указаниям, я уже говорил тебе, – с деланной безмятежностью отзываюсь я, краем глаза наблюдая за тем, как Рон медленно, дюйм за дюймом вытаскивает из кармана волшебную палочку. Собирается ли он проклясть меня? Перешел ли я грань? Что я должен сделать, если ему вздумается запустить в меня проклятьем?

Я думаю, что сейчас, когда Рон разговаривает и смотрит на меня, как Малфой, я готов к любому его поступку, ему не удастся меня достать. Но когда Рон раскрывает рот и произносит следующую фразу, я буквально врастаю в пол, потому что это слишком, я говорю себе, что для Рона это уже чересчур.

– Ты такой самоуверенный, когда считаешь, что в любой момент можешь с рыданиями прибежать к преподавателям, правда? – говорит он. – Но знаешь что? Лонгботтом не побежит, он же староста, он не признает перед МакГонагалл, что не может совладать с собственными однокурсниками. Поэтому учти, что если ты и дальше будешь путаться под ногами и лезть в дела, которые тебя совершенно не касаются, это не улучшит жизни твоего друга.

– Ты не посмеешь ничего сделать Невиллу, это низко, Рон, это низко даже для тебя, – с негодованием и злостью шиплю я, позабыв о том, что собирался держаться, и бросаясь прямиком на Рона, чтобы пригвоздить его к каменной стене.

У меня перед глазами вдруг очень ясно вырастает другой день, осенью, когда я точно так же налетел на Рона возле теплиц и заломил ему руку за спину, поддавшись гневу, и как он мне этого не простил.

Я останавливаюсь, колеблясь всего секунду, и Рон использует это время, чтобы выхватить палочку и выкрикнуть заклинание. Я поднимаюсь в воздух легко, словно щепка, и успеваю сгруппироваться так, чтобы удар оказался не слишком сильным лишь в последний момент перед тем, как влететь в стену. И это почти не больно, по крайней мере, не физически, но когда я поднимаю взгляд на Рона, он кажется не на шутку перепуганным собственным импульсивным поступком. Портрет Полной Дамы разражается гневной тирадой и грозится пожаловаться на нас директору, Рон сглатывает, переводя напряженный взгляд с меня на портрет и обратно, а после этого трусливым образом скрывается в гриффиндорской гостиной, не говоря мне больше ни слова.

Я поднимаюсь на ноги, оправляя сбившуюся мантию, выпускаю воздух сквозь крепко стиснутые зубы и пытаюсь убедить себя, что это ничего не значит. Не имеет значения, что Рон ведет себя, как мерзавец, главное, что он жив, и где-то там, в глубине, скрывается же что-то от него прежнего, потому что попросту не может быть иначе.

Когда я добираюсь до кабинета Ремуса, собрание преподавателей уже заканчивается, так что оборотень дожидается меня там. Я открываю дверь, Ремус отрывается от лежащих на столе бумаг и улыбается мне:

– Здравствуй, Гарри. Я уж гадал, куда ты запропастился.

Я прохожу вперед, привычно скользя глазами по клеткам с бесами, террариумам с гриндлоу и келпи, и останавливаюсь возле Ремуса. Оборотень более пристально вглядывается в мое лицо, как умеет только он один, и в его глазах проступает беспокойство.

– Что-то случилось? – спрашивает он, обходя стол кругом и останавливаясь прямиком напротив меня.

Я мотаю головой и по привычке пытаюсь улыбнуться:

– Нет, ничего, все в порядке.

Ремус ничего мне не отвечает, но очевидно не верит мне ни на кнат, потому что в его лице появляется слишком хорошо знакомое мне беспомощное выражение, как и всякий раз, когда я стараюсь что-то скрыть от него, чтобы не причинять ему лишних беспокойств. У меня возникает мысль, что, возможно, мои попытки защитить его причиняют ему больше боли, чем могла бы причинить правда обо мне, но я не позволяю себе задержаться на этой мысли слишком долго.

Я перевожу взгляд на стол, где толстой стопкой лежат обернутые в кожаную обложку пергаментные листы. Некоторые листы выбиваются из-под обложки, и я вижу, что все они исписаны некрупным округлым почерком Ремуса. Я протягиваю руку, чтобы взять их в руки, и поднимаю взгляд на оборотня.

– Это она, твоя книга? Мне можно посмотреть?

Ремус кивает на оба вопроса сразу, и я осторожно, чтобы ничего не спутать, перелистываю ничем не скрепленные между собой страницы. Сразу становится понятно, как много сил вложил Ремус в свое пособие по ЗоТИ: материалы скрупулезно распределены по тематическим разделам, здесь и там виднеются грубые наброски магических существ и эффектов заклинаний, техники работы волшебной палочкой, и чем больше я вчитываюсь в материал, тем больше убеждаюсь в том, что эта книга заслуживает быть опубликованной, как никакая другая. У меня самого никогда не хватало усидчивости, чтобы сделать что-то подобное, когда я сам обучал студентов или новобранцев-авроров. Я лишь показывал им заклинания, учил правильно двигаться и мог только надеяться, что они запомнят все, что я мог им дать, и никогда не повторял дважды, потому что там, на войне, время было слишком дорого. Но Ремус всегда был лучшим учителем, чем я когда-либо мог стать.

– Это… потрясающе, – наконец выдыхаю я, откладывая книгу на стол и снова глядя на Ремуса.