Гарри Поттер: Второй шанс Глава 78

Вечером Большой зал выглядит просто великолепно. В воздухе парят заколдованные Флитвиком и МакГонагалл гигантские тыквы, подсвеченные изнутри волшебным огнем, под самым потолком мельтешат летучие мыши, столы ломятся от всевозможных яств. В праздничный вечер студентам позволили явиться в нарядных парадных мантиях вместо обыкновенных черных, и с непривычки у меня пестрит в глазах от обилия синего, рубинового, сиреневого, зеленого… Преподаватели тоже оделись по-праздничному, и сидящий рядом со мной Ремус чувствует себя явно неуютно в своей неизменной поношенной мантии.

Впрочем, я и сам чувствую себя не в своей тарелке, то и дело перехватывая неприязненные взгляды со стороны гриффиндорцев и настороженные – от хаффлпаффцев. Слизеринцы и вовсе пялятся с неприкрытой враждебностью. Я откидываюсь на спинку стула, совершенно не испытывая желания есть. Это все чертов Малфой, который убедил всю школу в том, что МакГонагалл сняла с его факультета полсотни баллов лишь потому, что я оклеветал его, и декан Гриффиндора поверила мне, а не ему. Я бросаю взгляд на белобрысого, а он самодовольно ухмыляется в ответ.

– Смотри, наш нищий профессор по ЗоТИ опять нацепил свои лохмотья, – довольно громко произносит он, склонившись к Панси Паркинсон, но смотрит при этом прямиком на меня.

Сам блондин разоделся в переливающуюся лиловую мантию с серебряной оторочкой, и Паркинсон подобострастно хихикает, не сводя с него обожающего взгляда. Это смотрится настолько отталкивающе, что я отворачиваюсь.

Где-то ближе к середине праздника я замечаю, что не я один не слишком-то рад здесь присутствовать. Помимо Ремуса (который после ядовитого замечания Малфоя начинает чувствовать себя еще более неловко) и вечно недовольного Снейпа, не особо счастливой выглядит и профессор Синистра, преподавательница Астрономии. Впрочем, вполне вероятно, что прямой причиной ее недовольства является сидящая прямо рядом с ней Трелони, которая вещает своим неизменным потусторонним голосом:

– Тучи сгущаются, моя дорогая. Ты, вероятно, тоже заметила в небе эти тревожные знаки? Едва мои глаза узрели их, как я села за свой хрустальный шар, по которому гадала еще моя прабабка, и увидела, что нас всех ждут большие перемены. Я отказывалась верить в это, впервые в своей жизни я горько пожелала о том, что у меня есть Третий Глаз... – ну, и все в таком же духе.

Профессор Синистра лишь вежливо кивает преподавательнице Прорицаний, а МакГонагалл посматривает на старую стрекозу с крайнем неодобрением.

– Сибилла, я уверена, что ты преувеличиваешь, – наконец говорит она, поджав губы.

– Ах, хотела бы я сама верить в это! – патетически восклицает Трелони. – Но – увы! – Третий Глаз не обманывает, и те, кто умеет читать знаки, очень скоро поймут, что годы мира слишком разбаловали нас, мы не готовы к Темным временам…

– Еще тыквенного пирога, Сибилла? – сияющий Дамблдор в ярко-оранжевой мантии перебивает ее в самом эмоциональном моменте речи, и Трелони еще несколько секунд недоуменно моргает, вспоминая, на чем же она, собственно, остановилась.

Время от времени я бросаю долгие взгляды на гриффиндорский стол – туда, где заговорщицки перешептываются между собой Рон с Гермионой, затем на сидящую в окружении подруг Джинни, которая то и дело задорно смеется, чуть запрокидывая голову, и что-то в груди тупо ноет от осознания того, что ничего уже не будет между нами так, как прежде. Последняя встреча с Роном и Гермионой все еще ощущается слишком остро, и я совершенно не ощущаю в себе готовности подойти к Джинни. По правде сказать, я даже не уверен, что мне вообще когда-либо стоит пробовать сблизиться с ними снова. Сейчас все именно так, как я и хотел, разве нет? Я только желал им счастья – и они выглядят вполне счастливыми. Возможно, даже более счастливыми, чем когда-либо на моей памяти. Так что с того, что они счастливы без меня?

– Ремус, я пойду к себе, – наконец говорю я, чувствуя себя сытым по горло мрачными завываниями Трелони и неприветливыми взглядами студентов. – Не могу больше здесь находиться.

Оборотень кивает и улыбается, но улыбка выходит довольно вымученной: как раз в этот момент Трелони переключает свое внимание на него, решив, по-видимому, что остальные не в силах оценить ее ясновидческого таланта.

Пробираясь к боковой двери для преподавателей, я как раз прохожу мимо стола слизеринцев, когда кто-то хватает меня за рукав мантии. Ну конечно же, Малфой. Я встряхиваю рукой, но блондин вцепился крепко: аж костяшки побелели.

– Отвали, Малфой, – цежу я сквозь зубы. – Ты меня уже достал.

Слизеринец расплывается в такой довольной улыбке, словно ему только что вручили Кубок по квиддичу.

– Я вижу, ты оценил, что твое слово против слова Малфоя в этой школе не стоит ничего, – протягивает он. – Что, не слишком-то приятно быть лгуном, а, Поттер?

Я в раздражении передергиваю плечами.

– Да когда же до тебя дойдет, а? Мне плевать! Что бы ты ни говорил, мне не интересно слушать. Мне совершенно все равно, что там обо мне думают незнакомые люди, Малфой. Это тебе должно быть небезразлично, что из-за собственной тупости ты неделю вручную отскребал вольеры грифонов, но ты, как я вижу, сияешь от восторга. Что, настолько понравилось быть у профессора Хагрида в качестве домового эльфа?

Едва выплюнув последнее слово, я понимаю, что блондин в бешенстве. Мне совершенно некстати приходит в голову, что когда говорят, что глаза темнеют от злости – это не просто фигура речи. Очевидно, я обладаю уникальной способностью выводить ледяных аристократов из себя, с досадой думаю я, наблюдая за тем, как Малфой уже второй раз на моей памяти хватается за волшебную палочку и направляет ее на меня.

– Левикорпус! – шипит блондин, и с кончика палочки срывается сияющая вспышка заклинания.

Я напрягаюсь, сознательно делая усилие над собой, чтобы не ставить щит. В следующую секунду я испытываю очень странное, даже глупое ощущение, будто мою правую щиколотку цепляют крюком, а затем с силой дергают вверх. В животе екает, как при мгновенном подъеме на метле, рядом раздается чей-то испуганный вскрик. Я не вижу ничего вокруг: мантия и излишне просторная рубашка задираются к полу, загораживая весь обзор. Очки сползают с переносицы и с легким «звяк» падают вниз. Оголившиеся живот и спину лижет сквозняк, вызывая мурашки по телу. Где-то рядом раздается издевательский смех, но через мгновение обрывается, захлебнувшись.

Долгие секунды я продолжаю висеть в том же положении, ощущая себя все более и более нелепо и недоумевая, почему никто не прикажет придурку отменить заклинание. В зале тем временем наступает абсолютная, оглушительная тишина.

– Черт, вы там поумирали все, что ли? – на пробу спрашиваю я. – Малфой, идиот, отмени заклинание!

Тут все вроде как оживают. Я слышу чей-то негодующий вскрик, потом кто-то произносит: «Либеракорпус» и «Экспеллиармус!», и я успешно приземляюсь на каменный пол, в последний момент успев сгруппироваться.

Мне требуется еще по меньшей мере несколько секунд на то, чтобы нашарить на полу чудом уцелевшие очки, подняться на ноги и отряхнуться, и все это время учителя и многие студенты продолжают таращиться на меня во все глаза, оставаясь неподвижными. Столь странная реакция окружающих остается для меня полнейшей загадкой ровно до того момента, как я начинаю поправлять сбившуюся на бок рубашку – и замираю, едва взявшись за воротник.

Ох, черт.

Идиотские шрамы от давнего знакомства с оборотнем – вот что заставило их так пялиться. Несколько длинных белесых полос, пересекающих всю грудь наискосок, и еще один на спине – от раны, прошедшей фактически насквозь. Врачи не могли поверить, что я выжил: меня спасла моя магия, но и с ее помощью такие страшные увечья не могли излечиться бесследно. Шрамы – невысокая цена, и я свыкся с ними куда быстрее, чем можно было бы ожидать: они казались мне просто очередным напоминанием о прошлом и причиняли куда меньше боли, чем раны душевные. Я и забыл, когда начал воспринимать их, как нечто естественное.

Но, по-видимому, естественным это кажется только мне одному.

Я медленно обвожу шокированных волшебников взглядом, пока не останавливаюсь на Малфое. Блондин выглядит ошеломленным: кажется, он даже не замечает, что его волшебная палочка находится в руках у директора.

– Мистер Малфой, – негромко говорит Дамблдор, привлекая к себе внимание слизеринца, – надеюсь, вы понимаете, что студент, позволивший себе напасть на любого из членов преподавательского состава, заслуживает наказания?

Он выглядит очень, очень сердитым. Почти таким же сердитым, как в последний день Турнира Трех Волшебников, когда выяснилось, кто на самом деле скрывался под личиной Грюма. Достаточно сердитым для того, чтобы дать понять, что звание самого могущественного волшебника современности – это не просто слова. Малфой бледнеет.

– Н-но сэр, – говорит он. – Вы же не хотите сказать… В смысле, Поттер же не может снимать баллы?

Кое-кто из преподавателей позволяет себе улыбнуться при виде откровенной паники на лице блондина, вызванной этим предположением, но Дамблдор не улыбается.

– О, нет, – просто говорит директор. – Но я – могу. Вынужден сообщить, мистер Малфой, что из-за вас ваш факультет лишается тридцати баллов.

После этого все студенты могут лишь в шоке смотреть на директора, позабыв закрыть рты: еще никогда на их памяти Дамблдор не отнимал баллов ни у одного факультета.

Малфой вспыхивает и униженно опускает глаза в пол. Сам жест выглядит для него настолько нетипичным, что я почти испытываю сочувствие. Но Дамблдор на этом не успокаивается.

– Кроме того, я считаю, что будет справедливым, если мистер Поттер, как пострадавшая сторона, самостоятельно выберет, с кем из преподавателей вы будете проходить свою недельную отработку, – заканчивает он.

Мерлин, это уже слишком. Я вскидываю взгляд на Дамблдора, но он продолжает осуждающе смотреть на Малфоя. Становится так тихо, словно все в зале одновременно затаили дыхание. Снейп не выдерживает и сквозь зубы шипит что-то о том, что в иные времена, помнится, директор относился к таким проделкам в исполнении некоторых студентов куда мягче – в наступившей тишине его шепот слышится резко, как если бы он говорил в полный голос.

Мне отчего-то становится труднее дышать, когда я понимаю, что все в зале ожидают моего ответа.

– Снейп, – выдавливаю я, столкнувшись на мгновение с мрачным взглядом слизеринского декана. – Пусть это будет Снейп, – и, не оглядываясь, выхожу из зала.