Гарри Поттер: Второй шанс Глава 79

Не имею понятия, сколько времени проходит, пока я лежу в своей комнате, обняв подушку и размышляя о случившемся на праздничном ужине. Почему директор так рассвирепел от какой-то идиотской шутки? Видит Мерлин, Дамблдор никогда не был ярым защитником школьных правил, он легко спускал с рук даже запрещенные в Хогвартсе дуэли, в результате которых участники обзаводились лишними конечностями и головами. И, кроме того, это не в его духе – прилюдно унижать студентов, пользуясь своим положением. Даже если речь идет о Малфое, заносчивом подонке, полагающем, что все в школе должны исполнять малейшие его прихоти лишь потому, что его отец состоит в попечительском совете Хогвартса. Но, тем не менее, Дамблдор сделал это – отчитал старосту Слизерина перед всей школой, а затем устроил это унизительное представление с выбором преподавателя для отработки. Означает ли это, что сейчас между Дамблдором и семейством Малфоев куда более напряженные отношения, нежели в моем прошлом, или дело в самой ситуации? Я массирую виски, чувствуя себя до смерти уставшим от всего этого. Как скоро я разберусь наконец, кто есть кто? Или все они так и останутся для меня чужаками со знакомыми лицами, и я буду продолжать удивляться каждому их поступку только потому, что в моем прошлом они поступили бы иначе?

Стук в дверь заставляет меня подскочить: я не слишком часто принимаю гостей.

– Это директор, – коротко сообщает Оберон.

У меня зарождается нечто вроде плохого предчувствия.

– Так ты позволишь мне впустить его, или заставишь и дальше ожидать на пороге? – язвительно спрашивает волшебное зеркало, видя, что я не спешу с ответом.

– Ну конечно, ты должен его впустить, чего ты ждешь? – раздраженно спрашиваю я в ответ и выпрямляюсь на кровати, пытаясь скрыть нервозность. Новые расспросы, новая ложь, чтобы оградить себя от подозрений и опасений, к которым я никогда не буду готов…

Я сам себе противен, угрюмо заключаю я.

Директор просачивается сквозь зеркало и останавливается посреди комнаты, высокий и странно подавляющий в своей оранжевой бархатной мантии. Он улыбается мне в знак приветствия, и я выдавливаю сухую улыбку в ответ.

– Добрый вечер, профессор Дамблдор. Присаживайтесь. Я не ждал посетителей, так что извините, что не при параде… – я делаю неопределенный жест в сторону своих поношенных рубашки и джинсов, после чего устремляю на директора кислый взгляд.

Впрочем, старый волшебник остается невозмутимым. Он усаживается в предложенное кресло, расправляет тяжелые складки мантии и испытующе смотрит на меня сквозь свои очки-половинки.

– Итак, Гарри, как видишь, у нас снова не самая веселая тема для беседы, – со вздохом говорит он.

Я безучастно пожимаю плечами, крепче стискивая в руках подушку.

– В этот раз я хочу услышать всю правду, – продолжает он. – Нет нужды скрывать от меня и других преподавателей что-то, что причиняет тебе беспокойство, поверь…

– Меня ничего не беспокоит, профессор, – коротко говорю я и поднимаю на директора взгляд, стараясь не пропустить в него ни единой эмоции.

Директор воспринимает этот взгляд по-своему.

– Это был твой дядя? – спрашивает он до странности мягким голосом, и от удивления я забываю выдохнуть.

Первую секунду мне даже кажется, что у меня что-то случилось со слухом.

– Что, простите?

– Это твой дядя был тем человеком, по вине которого ты получил эти шрамы?

Он кажется таким… самоуверенным. Я чувствую, как пальцы сводит судорогой от внезапной злости.

– Мой дядя мертв, директор, – говорю я свистящим шепотом. – Но – нет – он никогда не причинял мне серьезного вреда. Вообще-то, тот, кто нанес мне эти увечья, даже не был человеком.

Я машинально потираю лоб чуть дрожащей рукой, неожиданно остро вспоминая все: опаляющий жар дыхания зверя на своем лице, бешенные желтые глаза, острые когти, неистовые, безжалостные, рвущие на части… И боль, такую сильную, что даже смерть казалась тогда милосердной.

Нет, в тот момент он не был человеком. Хотя, вероятно, стал им, когда луна поблекла в лучах рассвета – каким-то несчастным мертвым волшебником, не пережившим своей последней трансформации.

Я приказываю себе не думать об этом и поднимаю на Дамблдора взгляд, уже не злой, а просто усталый.

– Мои родственники никогда не подвергли бы мою жизнь опасности, профессор. Что бы вы о них не думали. Это был несчастный случай, только и всего. Мне было… хм… наверное, тогда еще не исполнилось и девяти, я плохо помню… Мы с классом поехали в палаточный лагерь. Ну, знаете, так принято у магглов – когда дети на каникулы выезжают куда-нибудь на природу и живут там несколько дней. Нам, вообще-то, было запрещено далеко отходить от лагеря, но я, мой кузен и еще четверо ребят не послушались. Мы заблудились в лесу и не могли выбраться. И там кое-что произошло… Вообще-то, даже в газетах писали о том происшествии – как на нас напал какой-то бешенный волк и все такое. Пострадал я один, и меня в той статье выставили чуть ли не героем, но все это была полнейшая чушь – я же тогда едва не умер, чем тут гордиться? Вот и вся история, – я криво усмехаюсь. – Нечего рассказывать.

Однако Дамблдор выглядит куда более обеспокоенным, чем можно было бы ожидать.

– Значит, волк, – задумчиво повторяет он, постукивая по губам указательным пальцем. – Гарри, а не мог бы ты …

Директор резко останавливается, и я с удивлением обнаруживаю, что он выглядит смущенным.

– Могу я увидеть эти шрамы?

Я пожимаю плечами и стягиваю рубашку через голову. Дамблдор взмахивает палочкой, делая свет в комнате ярче. Затем он принимается осматривать шрамы с ужасно внимательным выражением лица, а я стараюсь не ежится под этим взглядом. Когда директор дотрагивается до одной из белесых полос кончиком пальца, я вздрагиваю, не в силах избавиться от ощущения, что они должны болеть, как шрамы от проклятий, которые никогда не заживают полностью, но ничего такого не происходит.

Дамблдор отдергивает руку и больше ко мне не прикасается.

Через пару минут директор разрешает мне надеть рубашку обратно и спрашивает:

– Гарри, этот… гм… волк, он покусал тебя?

Я замираю, так и не надев рубашку до конца.

– Нет, только подрал когтями. – Я выглядываю из широкого ворота, пытаясь понять, как много директору дал осмотр шрамов. – А что?

– Ничего такого, просто возникло одно предположение, – туманно отзывается Дамблдор. – Как, говоришь, тебе удалось спастись?

– Мне вовремя помогли. Я же говорю, ничего героического. Я потом кучу времени провалялся в больнице.

– Что стало с волком?

– Его убили, сэр. Иначе он убил бы меня.

Дамблдор понимающе кивает.

– Думаю, будет лучше, если ты все же пройдешь обследование у Поппи в больничном крыле. Возможно, она сумеет что-нибудь сделать с этими шрамами.

Я обессилено откидываюсь на подушки и прикрываю глаза.

– Какой в этом смысл? Благодаря Малфою их и так уже видела вся школа. Теперь они еще пару недель будут на меня пялиться. Надеюсь хотя бы, что больше никто не решил, что я – жертва домашнего насилия, – теперь в моем голосе отчетливо слышится сарказм.

– Гарри, ты же понимаешь, что прятаться ото всех – это не выход, правда? – серьезно спрашивает директор после короткого молчания.

Я фыркаю:

– Ну естественно, мне об этом известно. Во всяком случае, за эти два месяца такая техника не дала никаких результатов.

Теперь Дамблдор уже откровенно смеется.

– Что? – с негодованием спрашиваю я.

– Гарри, сейчас я скажу тебе одну вещь, абсолютно правдивую, которая, однако же, может показаться абсурдной. Видишь ли, мой дорогой мальчик, ничто в этом мире так не подогревает интерес окружающих, как скрытность. Все это время ты избегал встреч со студентами, потому что не желал находиться в центре внимания – и, разумеется, добился этим результата, полностью противоположенного. Возможно, попытка сблизиться с кем-нибудь из студентов, показать им, какой ты на самом деле, могла бы оказаться куда более продуктивной, ты так не считаешь?

– Ох, вы же не думаете, что я не пытался, профессор? Это бесполезно. Сомневаюсь, что смогу найти друзей среди кого-нибудь из них. Они все… слишком предубеждены, они даже не видят во мне человека, скорее, какой-то новый вид волшебного животного. Сомневаюсь, что смогу их переубедить. По правде сказать, даже не уверен, что мне хочется пытаться.

Я горько хмыкаю, не в силах перестать думать о том, было ли у моих друзей и раньше столько предубеждений, которых я попросту не замечал? А может, я и сам когда-то бы таким же? Тоже навешивал ярлыки, не глядя, и никогда уже не мог разглядеть за ними человека? «Грязнокровка», «предатель», «темный маг», «лжец», «ненормальный»… В какой-то мере каждое из этих слов – уже приговор. Было ли, в таком случае, приговором и звание «Мальчика-который-выжил»?

– Ты должен дать им время, Гарри, – произносит директор, отвлекая меня от размышлений. – Время и возможность показать тебе, что они не так плохи. Сейчас, избегая людского общества, ты лишь подстегиваешь их любопытство. Нет нужды обороняться, поверь. Просто откройся перед ними, позволь им увидеть себя настоящего, и все уладится.

Разумеется, я понимаю, что в какой-то мере директор прав. Все, что я сделал с начала учебного года – это появился на нескольких уроках Хагрида и на одном уроке ЗоТИ, попробовал наладить отношения с Роном и Гермионой, а поняв, что все это причиняет слишком много боли, закрылся от любого общества студентов, насколько это было вообще возможно. Единственным моим настоящим достижением стал Ремус, отношения с которым стали… ну да, нормальными. Каждый из нас очертил определенные границы, куда лучше не соваться (Ремус, разумеется, сделал это куда более деликатно, чем я сам, но это вовсе не означает, что он оберегает свои секреты с меньшим ожесточением), и после этого все пошло на лад. Но Ремус сам хотел этого. Я – сын его лучшего друга, в этом причина. Однако у Рона и Гермионы не было никаких причин для того, чтобы желать сблизиться со мной, равно как и у всех остальных студентов в замке. В самом деле, с какой стати им проникаться симпатией к нелюдимому и угрюмому незнакомцу? Я не Мальчик-который-выжил, больше нет. А значит, никто не будет просто так набиваться мне в друзья – симпатию надо заслужить. Получается, я сам был неправ, ожидая от них слишком многого и ничего не предпринимая в ответ, вот о чем толкует Дамблдор. Но какое-то глухое раздражение мешает мне признать это. Потому что директор, конечно же, не знает, как больно видеть презрение в глазах Рона, как больно ощущать недоверие Гермионы. Он ни черта не знает, как страшно все испортить, снова, как страшно заглянуть однажды в их глаза, чтобы не увидеть в них ничего.

– Что мешает тебе попытаться, Гарри?

Я не хочу, чтобы они умерли.

– Хорошо. Я попробую снова, профессор.

Дамблдор кивает.

– И не забудь навестить Поппи. Думаю, это мое упущение – то, что ты до сих пор не прошел у нее медицинского осмотра. Боюсь, она просто убьет меня, когда узнает, что с тобой произошло.

Я поднимаю взгляд и вижу, что глаза директора мерцают за стеклами очков.